Коля оценил преимущества спецобмундирования когда переодевался. Раздевшись до исподнего, почувствовал агрессивное негостеприимство окружающей среды. После этого влез в теплый, согревающий и ласковый микрокосмос. Температура снаружи была, хорошо за минус двадцать, а внутри сухой, мягкий климат, лета Нечерноземья России.

Перспективу ночевки в тайге никто не отменял. Теперь имея такое сокровище, его это не пугало. Прислушавшись к этим совершенно новым ощущениям, осталось только удивиться тому, как запредельно приятным бывает тепло.

Он, встав на лыжи не бросился на хорошо накатанный большак из-за того, что там снега меньше. Нет. Коля углубился в лес, сверяясь по прекрасной карте с теми ориентирами которые были на ней указаны. Казалось, что и погода помогает зеку уйти, оторваться, сбить с толку своих преследователей. Началась легкая поземка. На карте была указана просека ее и следовало держаться.

Поземка, представлявшаяся в начале, воздушной и легкомысленной балериной, исполнявшей для собственного удовольствия свои балетные па, постепенно перешла к фуэте и практически без паузы, из легкого, эфирного создания, превратилась в мощную и злую тетку, в виде мачехи-метели, которая, через три минуты сбила Колю Рысака с пути. Просека, по которой двигался наш невольный следопыт, вскоре закончилась, но ничего хорошего это не принесло. Перед ним, как лес перед травой, встала сплошная стена деревьев. Не удержался, глянул на часы, е-мое — пять пополудни, всего.

Стало темнеть. Почти на ощупь, он в поисках более-менее нормального ночлега наткнулся на огромный ствол поваленного дерева. Двинувшись к его основанию, обнаружил большую яму в которую без привычки и кувыркнулся. Лучшего места для лежки, ему трудно было представить. Сверху нависшие корни создавали некое подобие каркаса шатра.

Хочешь не хочешь, пришлось раскладным ножом-секачем рубить еловый лапник и готовится к тому, чтобы пересидеть, перехитрить ночь. Он понимал, для того чтобы себя не выдать, он не должен был зажигать костер. А потом плюнув на условности, правильно рассудил, что лучше если погоня настигнет его живым, греющимся у костра, нежели мертвым до стеклянного состояния…

Замерзший и окоченевший труп лучше сохраняется. С первыми лучами весеннего солнца, когда мясцо оттает и приобретет специфический запах, оно будет своевременным ии желанным лакомством для многочисленных лесных обитателей. Он правильно рассудил, природу баловать не стоит.

Нарубив с елок засохших сучьев, в корнях поваленного дерева устроил костерок с привалом. Ночь должна была быть длинной, но без особых хлопот. По крайней мере хотелось в это верить. Углубив яму, сверху на имеющийся своеобразный каркас из корней, уложил еловый лапник. Получилось даже уютно. Наличие навеса или некоего подобия крыши, создавало ощущение жилища. От горящего в ногах огня шло согревающее тепло. Потрескивали горящие сучья. Угольки подмигивали синими всполохами. Глядя на огонь он окончательно согрелся и уснул.

Он спал и было ему хорошо.

Все от того, что снился ему классный сон. Что-то ласковое и трепетное из детства. По правде сказать такими воспоминаниями его память не была перегружена. Совсем наоборот. Отца, с его сильными руками и терпким мужским запахом, как такового не было и в помине. Хотя биологически рассудив, это конечно нонсенс, но проблема скорее социальная…

Впрочем, дело прошлое. Разговор же ведется о том, что воспоминания из детства, у нашего Коли Рысака носили в основном негативный характер. С периодичностью один раз в месяц, пьяненькая мама приводила очередного папу. Который или лупил своего пасынка смертным боем, или, чтобы малец не крутился под ногами и не мешал любовным утехам, выставлял его на улицу из барачного помещения, в котором у них с матерью была отдельная комната. Такова реальность жизни, мойщицы железнодорожных вагонов.

Когда его мать в редкие моменты была трезвая, а время очередного папы еще не пришло, наступало какое-то просветление во взаимоотношениях между ними. В такие моменты, а он их очень хорошо помнил, она любила петь. Чуть хриплым от курева, но все равно красивым, грудным голосом она тянула мелодию, красивым потому, что это была мама. Мелодия запала в памяти он ее отчетливо помнил… Это было прекрасное время. Никто не стоял между ними. Он ее очень сильно любил, а она прижимала его к себе и шептала, шептала добрые и ласковые слова. Зарывшись носом ей под мышку, вдыхая материнский запах впитавшийся в память каждого, кого мать кормила грудью, тихо плакал от счастья и покоя…

Вдруг, в его сне произошла резкая смена настроений. Что-то тревожное и необъяснимое. Он увидел лежащую на железнодорожных путях мать, с отрезанными поездом ногами. Она, задохнувшись в крике от страшной боли, тянула к нему руки, а потом поползла, оставляя за собой две широкие кровавые полосы…

В этот момент, он проснулся. Надо сказать, что вовремя. Унты в которые он был обут, лежали в костре и почему-то, на манер «испанских сапог», сильно сдавливали ноги. Но это было полбеды. Добротная и теплая обувка готова была загореться. Однако и это были мелочи, в сравнении с тем, как сильно болела голова, тошнило и во всем теле ощущалось слабость. Все признаки отравления угарным газом были налицо.

Убежище, которое он соорудил для ночевки, ради тепла и комфорта. Могло стать удобной консервной банкой, полной еды и других удовольствий для лесных обитателей.

Большим усилием воли он заставил себя выбраться из рукотворной могилы и лежа на краю ямы, попытался отдышаться. Несмотря на специальный комбинезон, холод все-таки заполз под теплую подкладку.

Снегопад усилился и по все народным приметам должно было наступить потепление. Но его не было. Глянул на часы, спал всего два часа. Перед глазами болталась мутная занавеска. За глазами — белесая пелена и темень. Чтобы не замерзнуть на поверхности, следовало себя срочно занять полезным делом.

Пошатываясь, ругая себя и благодаря сон, после которого пришлось проснуться, он решил протопить берлогу в которой лежал. Имеющимся секачем, со ствола упавшего дерева стал рубить толстые ветки и сучья. В яме продолжал тлеть чахлый костерок. Снег растаял и влага частью испарилась, а частью впиталась в оттаявшую землю. Срубленные сучья бросались для поддержания огня и разогрева ямы.

Пока он отвлекал себя сбором хвороста профилактической трудотерапией, тошнота и слабость несколько притупились, но окончательно не прошли. Он, сидя на краю ямы опять уставился на бушевавший внизу огонь.

Несмотря на грандиозные успехи цивилизации, по искоренению из нашего нутра первобытных инстинктов, что-то от дикарей в нас безусловно осталось. Где-нибудь робко затеплиться пламя и мы, как в сомнамбулическом сне, уже тянемся туда… И сидим, и смотрим на огонь…

Рысак смотрел, смотрел на то, как огонь играет с древесиной, а потом взял и без всякого удовольствия закурил. Вот, что значит завораживающая сила огня.

Есть не хотелось, а заставлять себя было не в его правилах. Время вплотную приблизилось к полуночи. Мороз усиливался. Для того, чтобы не обморозить лицо, он натер слегка разогретым куском сала лицо. Так в ГУЛАГе, на открытых пространствах Норильлага, поступали опытные зеки и ему передали эту немудреную науку.