Профессор Стравинский явно символизирует другую планетарную силу: он успокаивает тех, кого вывел из равновесия визит профессора Воланда. И совершенно ясен становится смысл первой просьбы Маргариты: «Я умоляю вас не прерывать партии». А ее следующие слова дают ключ к пониманию текстов, замаскированных под художественную литературу: «Я полагаю, что шахматные журналы заплатили бы недурные деньги, если бы имели возможность ее напечатать».

Уподобим верхнее нижнему. Представим, что несколькими этажами выше человечества существует «управдом» невообразимой реализационной мощи, для которого нижние миры нашего Солнца — как глина для скульптора. Он мысленно разыгрывает гигантский спектакль — единый, но разветвленный на триллионы триллионов сюжетов, — транслируя Божественный Логос на подведомственный участок вселенского дна. Это — первый уровень. Второй и третий тоже подобны человеческим, но «сырье» для своих художественных отчетов «управдом» берет из придонных миров, — откуда непрерывно поступает и записывается поток литературы. Таким образом, работа гипотетического Управителя — те же три уровня Великого Делания, которые требуются и от простых магов. «Один, один, я всегда один», — подтверждает «артист» Воланд. Итого — три?.. Чудеса в Варьете и удивительная трансформация «нехорошей квартиры» выдают нашего «управдома». Гностики полагают, что Демиург создал и населил земной мир силой своего воображения. Мы — его персонажи. В эпилоге Булгаков предельно откровенен: например, про артиста Куролесова говорится — «единственный живой»! Совершенно, казалось бы, третьестепенное лицо, — но автор с подозрительной горячностью убеждает нас, что не было никого, кроме этого Куролесова: «Он был, а остальных не было». Сказано также и о других персонажах из сна управдома: «Ровно ничего с ними не случилось, да и случиться не может, ибо никогда в действительности не было их». Глава называется — «Сон Никанора Ивановича». Демиург — спящий «управдом» планеты. «Единственно живой». «Управдом» Воланд был, а остальных не было. Перед сеансом в Варьете афиша Воланда накрыла макет. В конце романа плащ летящего Воланда накрывает всю землю: идея принимает форму. Материализация. Мир снится усталому кукловоду нынешнего человечества, и этот сон незамедлительно наполняется веществом.

Сон Короля… Ну, конечно — это же «Алиса в Зазеркалье»! Героиню Кэрролла беспокоит странная мысль о том, что она сама и все, что ее окружает, снится Черному Королю. Все книги — одна Книга, которую «пишет» в своем непостижимом сне Черный Король. Ночной гость Ивана говорит, что Воланд мог бы рассказать историю Иешуа и Пилата гораздо лучше. Здесь скрыта квинтэссенция булгаковской идеи: писательское ремесло есть слабое и искаженное отражение грез Демиурга. Подсказка — «искаженные», «перекошенные», «кривые» лица персонажей. Все они — без малейшего исключения! — хотя бы одной своей черточкой похожи на мага. Но «кривое лицо» и у самого Воланда: он тоже — чье-то искаженное отражение. Принцип матрешки: некто видит себя Воландом, который вообразил мир и «народонаселение», а некоторые из его созданий в свою очередь придумывают персонажей третьего порядка — копии копий, — полагая при этом, что занимаются литературой. «Ибо мы все знаем вещи лишь в сновидении, а в действительности ничего не знаем», — учил Платон. Ничем иным и не объяснить последние строчки последней главы: «Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя». Воланд — лишь тень существа, которого наш убогий разум отказывается вообразить. Думается даже, что и эта ступень чуть возвышается над основанием вселенской пирамиды, уходящей в ту сияющую Тьму, откуда прозвучало Божественное Слово.

«Сон Черного Короля» — этот космический принцип воспроизводится во Вселенной сверху донизу. Сон во сне. Единственно Сущий сочиняет историю, воплощаясь в мириадах существ. «Имейте в виду, что Иисус существовал», — говорит «историк» Воланд. И многозначительно добавляет: «…просто он существовал, и больше ничего». Ничего, кроме Иисуса?.. Именно так: про сон управдома сказано, что «воскресший» Куролесов был («Умерев, Куролесов поднялся…»), а остальных не было. Ларчик просто открывался: слово «куролесить» произошло из греческого '"Кирие, элейсон!" — «Господи, помилуй!»

«Я — историк, — подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к городу: — Сегодня на Патриарших будет интересная история…». Поэт Иван учится настоящему творению. Рукописи — в огонь! Не нужны также холсты и краски, глина и мрамор, компьютерные дисплеи, телеэкраны и даже самоновейшие кабины виртуальной реальности. История делается так: «Тут Воланд махнул рукой в сторону Ершалаима, и он погас…».

«Вообразите» и «представьте себе» — без конца повторяет Булгаков. Этому искусству «консультант» учит Ивана. «Как же это я не заметил, что он успел сплести целый рассказ?.. — подумал Бездомный в изумлении, — ведь вот уже и вечер! А может, это и не он рассказывал, а просто я заснул и все это мне приснилось?» Магия — искусство обходиться без слов. «Не пишите больше!» — приказывает Ивану ночной гость. Поэту колют снотворное (снотворение!), и он прозревает: «Иванушка дремал лежа и перед ним проходили некоторые видения». Воланд воссоздал в его голове то, что мы называем «реальностью». Наведенная галлюцинация, попросту говоря — гипноз…

Православные священники употребляют другое слово — '"прелесть": в первоначальном смысле — прельщение тем, чего нет. «Казни не было! Не было! Вот в чем прелесть путешествия вверх по лестнице луны», — читаем мы в главе «Погребение». Бегемот затевает пустейший спор с Воландом о прелести бала, а в конце романа мы читаем диалог Коровьева с гражданкой, дежурившей у входа в ресторан: слово «прелесть» — трижды в четырех строчках! Несколько ранее Коровьев и Бегемот прошли мимо отдела Торгсииа, — «минуя все эти прелести». Там продавали «штуки материи» (материальный мир — иллюзия, прелесть!), причем описание и дальнейшая судьба отдела подозрительно напоминает иллюзорный «дамский магазин» в Варьете.

Бегемот: «Я буду молчаливой галлюцинацией». «Гораздо спокойнее было бы считать вас плодом галлюцинации», — говорит мастер Воланду, и маг любезно соглашается: «если спокойнее то и считайте». Нам подсказывают, что все события, происходящие в романе — «плод галлюцинаций» «одинокой белой фигуры», сидящей в каменном кресле и грезящей наяву. Но Пилат ли это? Или Воланд снова внушает своим героям «прелестную» картинку — аллегорическую, — которую нам требуется расшифровать? Не объясняет ли эта одинокая фигура на троне природу самого Воланда — «прокуратора» человечества, единственно существующего персонажа романа, которому грезится все остальное? Он говорит, что «ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда». И совсем не потому, что евангелисты исказили истину. Просто наш мир — это «плод галлюцинации».

Почему мастер пишет «роман о Пилате»? Услышав об этом, Воланд многозначительно спрашивает: «И вы не могли найти другой темы?» Но сам он отлично знает: мастер написал о… себе!

Иешуа предлагает прокуратору прогуляться с ним, и такое же приглашение передает мастеру Азазелло. «И ночью при луне мне нет покоя!» — жалуются мастер и Пилат. Оба — полиглоты, больные, подозрительные, трудно сходящиеся с людьми. Они боятся темноты и пьют вино, когда становится невыносимо страшно. А вот какое неприметное событие случилось в тот момент, когда Пилат собирался освободить Иешуа: «В это время в колоннаду стремительно влетела ласточка, сделала под золотым потолком круг, снизилась, чуть задела острым крылом лицо медной статуи в нише и скрылась за капителью колонны. Быть может, ей пришла мысль вить там гнездо».

Алхимическая символика: преобразование человеческой «меди» в божественное «золото». Эту догадку подтверждают золотые идолы на крыше дворца — «медный» низ и «золотой» верх, — а также Воланд, сидящий на крыше дома Пашкова.

«— Ты знаешь, — говорила Маргарита, — как раз когда ты заснул вчера ночью, я читала про тьму, которая пришла со Средиземного моря… и эти идолы, ах, золотые идолы. Они почему-то мне все время не дают покоя…».