Благодаря стараниям адвоката Саши, который хоть и казался добродушным. но дело знал, арестованного майора отпустили не через пятнадцать суток, а гораздо раньше.

Причем даже без показаний Фридмана.

На собрании, которое председатель срочно созвал по возвращении, пришло всего человек пять. После милиции председатель выглядел плачевно. Один глаз его заплыл черным синяком. Угол рта был зашит. А правая рука висела на перевязи.

Как объяснил Саша, прежде чем выпустить, майора еще некоторое время держали в тюремном лазарете.

– Это тебя так суки ментовские отделали? – мрачно спросил Гена.

– Не совсем, – незнакомым голосом ответил Юра; разорванный рот мешал ему говорить.

Тамара, ходившая на все собрания и сегодня яростно расклеивавшая объявления на дверях и в лифтах, поднесла ладони к щекам.

– Отделали… Только не своими руками. Они меня в обезьянник к наркоманам сунули.

– Куда сунули? – не поняла слова прилично одетая женщина из третьего подъезда.

– В обезьянник, – злобно пояснил Володя. – Так еще в гуманной советской милиции называлось помещение с зарешеченной стеной, где запирают задержанных на семьдесят два часа.

– А зачем… к наркоманам?

– Чтоб самим руки не марать, – усмехнулся майор. – А они сразу в к моим орденам потянулись.

– С-суки, – смачно плюнул под ноги Гена.

– Причем не из идеологических мотивов. Эти трясущиеся уродцы знают, что боевые ордена сейчас можно продать примерно по двести баксов за штуку. Ну и решили поживиться за мой счет. Я в долгу не остался.

– Так вершится новый российский правопорядок, – подытожил юрист.

– И вышло так, что вроде я сам с ними начал драться. Но их было больше – вот и отделали меня.

– А с рукой что? Сломали?

– Нет. Просто трещина. Но на перевязи придется поносить.

– С-суки ментовские, – злобно повторил Савельев. – Нет на них настоящих бандитов.

Все замолчали. За домом ритмично бухала машина.

– В общем я это собрание созвал, – сказал майор. – Чтобы расписаться в бессилии. Практика показала, что мы ничего не можем. У них деньги, у нас ничего.

– А если… – снизу вверх посмотрела Тамара. – Если ночью этот трактор бензином облить и поджечь?

– Через день новый пригонят. Техники у них много.

– А следующий – тоже?

– Ох… – Юра вдохнул. – Как председатель самораспустившегося комитета я это дело поощрить не могу. А как военный скажу: эта операция не так проста. Требует опыта. Во-первых, надо знать, в каком месте облить, чтобы сгорел дотла. Точнее, до полного выхода из строя. Во-вторых – как поджечь, чтобы самому не загореться. И в-третьих, останутся следы, они вычислят.

– И взыщут с вас стоимость сваебойного хопра, который дороже, чем ваша квартира, – подытожил Саша. – Вы на улице останетесь. А им нипочем.

– Если бы у нас были бутылки с зажигательной смесью, которые можно с балкона бросать… – невесело пошутил Юра.

– Оружия нам не достать… – тихо проговорил белобрысый Виктор, сегодня уже без видеокамеры.

– Мы не в Америке, где справедливость восстанавливается оружием. У нас не поможет. Тем более, мы слишком далеко от очагов боевых действий. От Чечни той же… – майор вдруг заговорил всерьез. – Здесь даже элементарную мину не достать без того, чтобы след сразу не размотался… В нашем городе нет оружейного рынка, поэтому разговоры бессмысленны… И вообще все бессмысленно.

Все опять промолчали.

– А ты молодец, Азик! – вдруг сказал Юра, посмотрев на Фридмана. – Как на этого поганого ментяру замахнулся и сказал, что дашь против него показания…

– Так я дам, – подтвердил Фридман. – Могу даже сказать, что вас в отделении милиции сами милиционеры истязали.

– Да, кстати, Юр, – напомнил Саша. – Нам надо с тобой посидеть, написать исковое заявление и подать на МВД за нанесение телесных повреждений.

– А ну их, эти суды… – майор отмахнулся здоровой рукой. – Там тоже все куплено. Обмажут дерьмом с головы до ног… Меня другое сейчас волнует…

Все притихли, слушая председателя.

– Да нет, я уже сказал, мы бессильны, собрание распускаю и комитет тоже… У меня к тебе дело, Генка…

– Всегда пожалуйста.

– Мне, понимаешь, машину надо срочно со штрафстоянки забрать. Там уже почти три штуки настучало за те дни, что я в ментовке сидел. А я с такой рукой даже скорость переключить не смогу. Ты не смог бы со мной съездить и машину пригнать? Дорогу туда я на такси оплачу.

– Обижаешь, товарищ майор, – ответил Геннадий. – Насчет такси.

Поехали прямо сейчас.

Люди разошлись. Юра с Савельевым быстро пошли со двора к дороге, ловить такси. Невольно подстраиваясь под ритм ударов сваебойного молота, Фридман шел следом: собрание происходило у дальнего третьего подъезда.

Юра, как всякий бывший военный, относился к евреям с легким пренебрежением. Но Фридмана ценил за участие в деле и проявленное мужество на пикете. И поэтому, беседуя с Савельевым, не стеснялся скрипача.

– Эх, Генка, хреновы наши дела…

– И что – ничего нельзя сделать?

– А что сделаешь? Тамарка предложила, я ей не дал идею довести. Но в самом деле… Нас могло бы спасти лишь вооруженное сопротивление. Тайное, но непреклонное. Но откуда взять оружие в нашем городе?

Савельев что-то ответил, но Фридман не расслышал: машина принялась за следующую сваю и первый удар по ней – как уже показывал опыт, почему-то всегда самый раскатистый и оглушительный – заметался эхом по двору, согнав в небо птиц.

– Блин горелый, – сокрушался майор. – Когда из Афгана на переформирование уходили – не то что Калашникова или гранату – можно было целый танк домой прихватить. Да чего танк – вагон с боеприпасами. Установку «Град»! Что стоило дураку заныкать несколько ящиков с душманскими «стингерами». Сейчас бы мы им устроили концерт на крыше, и хрен бы кто догадался, потому что у мирного российского обывателя ракет в принципе не бывает.

– Знать бы где упадешь… – вздохнул Савельев.

– А знать где враг пройдет – заранее бы мины прикопал, – невесело пошутил Юра.

Дальнейшего Фридман не слышал, потому что свернул и в свой прохладный, воняющий кошачьей мочой и человеческими экскрементами подъезд.

Вечером, пригнав изрядно помятую уже на штрафстоянке «Ниву», Геннадий опять зашел к Фридману.

Он и прежде заглядывал часто; сейчас же, когда строительство довело состояние бывшего журналиста до предела, кухня Фридмана стала его последней гаванью.

Его жена Татьяна каждый день до поздней ночи пропадала в аптеке, которой заведовала, а грудастая и ногастая Лариса, уйдя утром в институт, не появлялась до вечера – и они с тем же успехом могли сидеть и у Савельева.

Но Геннадия лишал душевного равновесия вид стройплощадки – точнее, само ее присутствие под окном. И у Фридмана ему чувствовалось спокойнее.

Он прихватывал с собой водку и закуску. Но в последнее время друзья даже пили мало. В основном сидели и молчали. Они так хорошо понимали друг друга, что им не требовалось слов.

Сегодня Савельев без тостов выпил две рюмки и опять замолчал. Фридман понял, что тот подавлен увиденным: избитым майором и его покореженной машиной.

– Блин… – глухо проговорил журналист. – Как в гестапо побывал…

Честное слово. Эта штрафстоянка… Менты позорные: хари наеты, щеки сзади видны. И только орут да матерят, будто мы в чем-то перед ними виноваты.

– Каково государство, таковы представители его силовых структур.

– Но что делать… Делать-то что? – сокрушенно пробормотал Савельев, и ответил сам себе: – Нечего. Однозначно.

– Это да. Мы вступили в войну. А война, в которой одна из сторон не имеет оружия – это уже не война, а бойня…

– «Оружие»… Ты что – серьезно слушал весь этот Юркин бред насчет «стингеров», которые следовало украсть, и так далее?… Я его понимаю, он оскорблен и обижен, к тому же бывший боевой офицер и к оружию в свое время привык. Хотя сейчас вряд ли от него была бы польза. У нас в самом деле не Америка.