Сухоруков. Я вам советую заниматься своими делами. Иначе… Вы-то, Галанин, должны понимать.

Виктор (почти кричит). Я понимаю, что это цепная реакция. Вранье тут, липа здесь, приписка там… У нас хватит храбрости…

Сухоруков. Какой там храбрости! Вы не храбрые. Вы просто ни черта не понимаете, ни за что не отвечаете. А мне надоело это… без-з-зумство храбрых…

Саша. Безумство у храбрых? А у трусов, по-вашему? Тогда запишите меня в дураки! И я вам официально заявляю: в среду на постройкоме мы встанем и скажем…

Сухоруков. Официально? Ну ладно! А я тебе неофициально говорю, что тут дело всесоюзное, стратегическое, и если ты полезешь его марать…

Саша. Полезу!

Сухоруков. Ну ладно. Не о чем нам тогда разговаривать. Но потом не плачь… (Поворачивается, уходит.)

Виктор. Да, дело сур-ез-ное! Будь здоров, старик. И не зарывайся (похлопывает его по плечу). Ну, ничего, все-таки повоюем. Дай боже, чтоб наше теля да волка съело!

А теперь кабинет управляющего. За окном пейзаж стройки. К стене прислонены знамена. На стенах графики, плакат «Качество — первая заповедь строителя». За столом Сухоруков, напротив, в кресле, Гиковатый.

Сухоруков. Ну что ж, Пал Палыч. Это будет, пожалуй, правильно, если вы попросту, по-рабочему, но со всей суровостью укажете товарищу на его проступки. Зазнайство, противопоставление себя коллективу, срыв важного общественного мероприятия под демагогическими крикливыми лозунгами…

Гиковатый. И, конечно, эта манерочка его — не наша, не рабочая. Эти брючата стиляжные… И галстучек, узелок, как дулька.

Сухоруков (брезгливо). P-ради бога! Не надо… Это мелко… Нужно только принципиальные вещи. (Нажимает пальцем какую-то кнопочку на селекторе или набирает телефонный номер, говорит в трубку.) Пашкина ко мне! (Гиковатому.) Пожалуй, попросим товарища Пашкина, чтоб он помог литературно оформить ваши мысли. Я ему скажу…

Гиковатый (задумчиво и с чувством). Нет, подумайте, какой молодой человек. Ему все дано: работает, учится в высшем заведении, жилплощадь хорошая. А он еще хвост поднимает! И — ах, какие мы благородные! Можно подумать, что сам никаких косых бумаженций не подписывал. Не может такого бригадира быть, чтоб чего-нибудь в нарядах не темнил, — у него бы работяги без заработка жили. При наших порядках как иначе можно? Хоть ты святой будь…

Сухоруков. Ну и голова у вас, Пал Палыч (это он говорит совсем не добродушно, почти с ненавистью). Змеиная… В смысле мудрая. Аж страшно.

Гиковатый (чуть развалясь в кресле). Ничего голова. Варит. Авось и без Пашкина статейку составлю. Для чего лишнего человека впутывать. (Поднимается, идет к двери.) Счастливо оставаться, Яков Палыч. (Идет к двери, но, перед тем как выйти, останавливается на минутку.) Вы уж про путевочку для дочки не забудьте… Ишиас у нее… И ридикулит хроницкий… (Уходит.)

Сухоруков. Да, жизнь… Своих бьем, чужих вот ласкаем. (Поднимает телефонную трубку.) Не нужно Пашкина. (Набирает еще какой-то номер.) Кадры? Петр Саввич, узнай мне быстренько, что у Галанина с аспирантурой. И вообще возьми его бумаги… (Кладет трубку на рычаг, выходит из-за стола, останавливается у окна.) Вот так, товарищ Малышев. Вот так, дорогой мой Саша. И вся-то наша жизнь есть борьба, как воскликнул в свое время Семен Михайлович Буденный… (Закуривает, молча прохаживается по комнате из угла в угол.) Что я могу сделать?! Ты вынимаешь кирпичи из наших стен. Это, правильно, плохие кирпичи. Но все-таки вынимать нельзя. Ты знаешь только, что какие-то ответственные негодяи приняли ради рапорта неготовый сверхсовременный трансформатор… И как тебе объяснить, сколько тут завязано репутаций, интересов и самолюбий… Сколько сил — очень сильных сил, от которых мы зависим, — сколько их заинтересовано делать вид, что новый рубеж уже взят. Тут, правильно, цепь. Вся она железная, а одно звено веревочное, но порвешь его — хуже будет…

(Звонит телефон, Сухоруков берет трубку.)

Так. Знаю, что Виктор… Так… Зачем мне его пролетарское происхождение? Теперь не тридцатый год. Давай суть. Так… Выговор за нарушение правил учета? Снят? Неважно! В быту, говоришь, устойчив? Когда вы, ей-богу, избавитесь от этих словечек. Ну скажи по-человечески: не пьет, с бабами не путается… Ладно. Когда он зайдет за характеристикой? Так ты дай ему понять, что мы зажмем. Ну правильно, «тут есть мнение воздержаться». В таком духе, не мне тебя учить. А потом пусть зайдет ко мне. (Кладет трубку.) Черт бы подрал этих воинственных дураков, сколько времени гробится зря. (Берет трубку.) Лида, давай ко мне всех начальников отделов. И все материалы по перемычке… Тьфу, прямо руки опускаются, невозможно работать…

Комната в общежитии ИТР. На стене репродукции — Гоген. Этажерка с книгами и круглым зеркальцем. Над нею довольно большой фотопортрет Виктора. На окошке транзисторный приемник и телефон. На кровати лежит Виктор, один из владельцев комнаты. Он при полном параде, даже в туфлях. Второй — Сурен, мощный, черный, волосатый, бродит по комнате в одних трусах, на ходу проделывая упражнения с гантелями. Сурен поет гнуснейшим голосом на какой-то выматывающий душу восточный мотив.

Сурен.

Виктор скрипуче поворачивается и стонет. Это придает певцу новые силы. Он хватает книгу, бьет в нее, как в бубен, и поет еще мерзостнее.

Сурен.

Виктор. Зря. Я же все равно не уйду.

Сурен. По подлости?

Виктор. Нет. Ей-богу, должны прийти. По работе.

Сурен (шумно вздыхает, затем кивает и деловито идет к телефону). Двадцать седьмой… Клаву Лифшиц можно? Кла, это ты? Тот вариант не получается… (Жалобно.) Ну я не знаю. Ну я не знаю. Ну я что, виноват! Может, в кино? Алло, алло! (Кладет трубку.) Повесила. Тоже можно понять. Третий раз идти на «Королеву бензоколонки» (вздевает руки к небу) производства Киевской студии. (Надевает рубашку. Повязывает пижонский галстук, затем надевает носки и лишь потом брюки и пиджак с университетским значком, при всем этом продолжает болтать). У меня проект. Необходимо бесфильмовое кино. Специально для нашего брата. Все как в нормальном кино — продавать билеты, гасить свет. Только фильмы не показывать. А?

Виктор. Разумно…

Стук в дверь.

Сурен и Виктор (в один голос). Валяйте!

Ира (появляясь в дверях). Добрый вечер. Простите, пожалуйста.

Виктор (удивленно и обрадованно). Здравствуйте.

Сурен. Здрасьте. (Виктору злым шепотом.) Значит, по работе. Закон джунглей! (Уходит.)

Ира. Что он такой сердитый?

Виктор. Производственные неполадки, Ирочка. Не ладится с повышением оборачиваемости оборотных средств.

Ира (усмехаясь). Какой ужас!

Виктор. Нет, подумайте сами, Ирочка. Ну от чего еще может страдать передовой молодой специалист (поднимает палец), записанный в книгу трудовой славы обкома ВЛКСМ!

Ира (коротко смеется. Виктор галантно подвигает ей стул, но она подходит к этажерке и смотрится в зеркало). Господи, вид у меня какой-то вчерашний. (Снимает томик.) Ого, Блок! Это, конечно, его…

Виктор. Вообразите, мой! Вообще тут под холодной броней бьется чувствительное сердце… Я, конечно, не ждал… Но это настоящий подарок, что вы пришли… Я вас — сколько? — два года не видел. С того вечера в МГУ…

Ира. Простите, Витя. Мне сказали, Малышев будет у вас. Он мне очень нужен. И я по старой дружбе…

Виктор. Будь благословен этот Малышев, но, с другой стороны, и будь проклят.