Раймонда. Я не помню! Это еще когда было. В пятом классе!
Катя (возмущенно). Вот вам, пожалуйста…
Саша. А что «пожалуйста»? Что «пожалуйста»? Ну, некоторые меньше любят слова. Но разве они от этого хуже? Оттого, что не клянутся, а просто делают то же, что и вы?
Ира. Товарищи, по-моему, это вообще ерунда, — все люди разные.
Суворов (смеется). Видит бог, правда! Дурацкий разговор. «Десять лет разницы пустяки», — как сказал Эдуард Багрицкий. Вот вы любите Багрицкого?
Саша. Лично я Багрицкого люблю. Ну и что?
Суворов. А ничего. Твое здоровье. Будем молодые. (Поклон в сторону Саши.) И вы тоже, пожалуйста!
Сухоруков (тянется с бокалом к Саше). Мир и дружба! Фриден унд фройндшафт! Будь здоров, бунтовщик!
Саша. Я — здоров!
Ира (смеясь, чокается с Сухоруковым). Фриден, дядя Яша. Будь здоров! (Саше.) Мир и дружба!
Все, хохоча, начинают в такт хлопать в ладоши, как на фестивалях.
Все. Мир и дру-жба, мир и дружба!
Саша (вдруг вызывающе орет песню). «По ночному городу иде-е-ет ти-ши-на!» (Выходит.)
Все за столом озадаченно замолкают.
Красюк. Набрался! Пить не умеют, бес-по-койные сердца.
Все (вдруг подхватывают песню).
Комсомольцы все доводят до конца.
Друзья, вперед,
Нас жизнь зовет.
Тра-ля-ля-ля вперед иде-ет!
Стена коридора, в ней широкая дверь, открытая в ту самую комнату. Из комнаты доносятся звуки старого танго «Дождь идет». Там уже танцуют. В коридоре на сундуке сидит Саша и читает книжку. В дверях появляется Сухоруков, за ним Алексей.
Алексей. Вторая дверь направо…
Сухоруков. Спасибо. Я просто покурить. (Подсаживается к Саше.) Ну, все дуешься, борец за правду… Давай мириться. Я ведь на тебя по должности рычал… Я сам когда-то был такой. Фр-фр… И голубоглазый.
Саша. А потребовалось — переменили цвет?
Сухоруков. У-у. Ишь ты как… Да, брат, потребовалось — и переменил! Очень потребовалось, и от тебя, голубчик, потребуется. Жизнь! И я тебя любя бью. И не до крови… Для твоей же пользы бью.
Саша. А зачем меня бить?
Сухоруков. Потом спасибо скажешь. Разве ж меня так били?! Вот ты, дурень, завел диспут при Павлищеве из обкома. А я пресек. И скажи спасибо! Он — будь уверен — совсем бы не так пресек. Думаешь, я зря распинался: «Лучший турбинист», «Характер горячий». Ты что, правда глупый? Не понимаешь? Да не стань я сразу реагировать, — знаешь что такое ре-а-ги-ро-вать? — так он бы уж взял тебя на вооружение. Для докладов и статей… Как отрицательный пример или там вылазку. Нет, «вылазка» теперь не говорят. Теперь говорят «выпад»! И была бы тебе хана…
Саша. Значит, обо мне заботились?
Сухоруков. Нет, о Лермонтове.
Саша. Но где-то ж вы… неправду говорили… Притворялись или там… или вот сейчас…
Сухоруков. Куренок ты, ей-богу… И прямой… Как столбик…
Саша. Ну а каким же быть? Кривым быть? Я не за себя обижаюсь. Пожалуйста, пусть будет мне выговор, пусть записывают в этот самый пример, куда угодно. И я буду вам друг, я вам буду верный, как бобик, если сегодня правда где-то был нужен экскаватор. Я хочу знать: он правда был нужен? Нужен или не нужен?
Сухоруков. Нет… не нужен… Но нужен был воскресник. Любой!
Саша. Понятно… (Закипает.) Так вот, Яков Палыч, вы завтра встанете перед всеми. И скажете им эти самые слова! Громко: экскаватор был не нужен! Мне нужно было, чтоб вы вкалывали в выходной на дурацкой работе, чтоб приехал представитель и поставил галочку. На бумажке. Вы встанете и скажете это!
Сухоруков. Ну вот: говори с вами после этого по-людски… как со взрослыми. Ладно, мальчик, завтра сам встанешь и скажешь, что хочешь. И вылетишь, голубчик, пулей… как бобик…
В дверях появляется Ира. Ей вдогонку Катин голос из комнаты.
Катя. Вторая дверь направо.
Ира (смеется). Не-е-ет, я не туда… Товарищи, я как пьяная. Хотя, честное слово, две вот такие рюмочки… Но я пьяная! Это от счастья, дядя Яша… Вы тоже очень счастливы оба — вы делаете настоящее дело. Большое! От которого всем хорошо… А вы, глупые, хмуритесь и ругаетесь, я же слышала, вы сейчас ругались… Это глупо, дядя Яша! Я считаю, человек должен быть счастлив. Он должен добывать счастье из всего — из работы, из травы, из воздуха, из всего. (Обнимает Сухорукова.) Нет, правда, я где-то читала: можно добывать золото из морской воды. Просто брать воду и получать золото. И можно счастье из воздуха добывать. Просто жить, и быть добрыми, и смотреть всем людям в глаза — вот так. Нет, правда же… Ну посмотрите друг на друга вот так… Ну, пожалуйста.
В дверях появляется Суворов.
Суворов (куда-то назад). Спасибо, я знаю, вторая дверь направо… (Саше.) Ну, что происходит в Гайд-парке? (Саша злобно молчит.)
Ира. Они ругались…
Суворов. Люди в столь разном чине ругаться не могут. Просто ваш дядюшка, очевидно, сделал юноше отеческое внушение. (Саша порывается встать и уйти.) У-у, для бойца вы что-то слишком нервный.
Ира. Не дразните его, это нечестно…
Саша (Ире). Спасибо… Я как-нибудь сам защищусь!
Суворов. Ого! (Смеется.)
Саша уходит.
Сухоруков. Теоретики, понимаешь… Желают иметь чистый продукт. Понимаешь, вот отдельно добро, отдельно зло, отдельно подвиг там, а отдельно — наоборот. А его в природе не бывает… Все перепутано к чертовой матери, все сложно, что голову сломаешь. Но они не желают считаться. Подай им все в чистом виде: вот черное — отдельно, вот белое — отдельно…
Ира. Котлеты — отдельно, мухи — отдельно. (Смеется.) Правда, странные требования?
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Прорабка-времянка. За окном пейзаж стройплощадки. Плакаты «Только хорошо потрудившись, можно выполнить высокие обязательства», и «В бой за большую химию, беспокойные сердца», и «Мы за мир». Чертежи. За столом Саша пьет молоко из бутылки и закусывает бутербродом. Входят со всяческой снедью Костя и Виктор.
Костя. Привет, привет, и танки наши быстры!
Саша. Ну, так как? Боги мы или не боги?
Виктор (как-то невесело). В общем-то боги! Я все проверил, как двадцать следователей по особо важным… Все нормально! Радуйся, дитя…
Саша. Почему дитя? Я — дитя?
Виктор. Ладно… Неважно… Радуйся себе — и все!
Саша. Ну я и радуюсь! Я правда чувствую себя, как бог! Сегодня вдруг проснулся — и понимаю: все могу. Как Лев Толстой.
Костя. Не, Лев Толстой, по-моему, как раз всегда боялся, что не получится, как надо. А вот Пушкин, тот действительно…
Виктор. Что? Что?
Костя. Пушкин, говорю, тот правда, когда что хорошо сделает — так всегда бегал в одной рубашке и кричал: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» Честное слово, я читал где-то.
Входит Фархутдинов.
Фархутдинов. Приятного аппетита, товарищи… А это вы напрасно… Молоко с мясом вредно… (Саше.) Слушай, что ты там за заявление подал? Брось, ей-богу. Ну что это за склока! Чего ты добиваешься?
Саша. Разговора! Мы тут как черти вкалываем, горы ворочаем… вот такую турбину до срока… А рядом вдруг вранье, липа. Вот давайте возьмем и разберемся… И выкинем все это…
Костя. Так прямо возьмешь — раз — и выкинешь?..
Фархутдинов. Нет, серьезно. Ну чего разбираться? Я с тобой согласен. В данном случае было неудачное мероприятие, непродуманное. Но вот ты его скомпромеНтировал — и это еще непродуманней. А если мы теперь еще начнем копать и разбираться, так совсем докомпромеНтируем. А предположим, завтра нужен будет настоящий воскресник! И что мы скажем?
Саша. Скажем, что нужен воскресник. Мы ж не дело подорвем! Брехню! Как же вы не понимаете?
