Левин папа, когда узнал про олимпиаду, сильно разволновался. Он стал бегать по комнате туда-сюда, теребить лысину, на которой, наверно, когда-то росли такие же густые, проволочные волосы, как у его прекрасного сына.

— Послушай, Лев, — сказал он наконец, — но ведь физика более, так сказать, перспективная наука на сегодняшний день. Наверное, есть какая-нибудь ракетная физика.

— Ну и что? — сказал Лева снисходительно. — А нам, например, нравится математика.

Но Левиному папе было бы обидно отдавать своего замечательного единственного сына в какую-нибудь второстепенную науку или даже в первостепенную, но не самую главную.

— При твоих способностях, — вскричал он, — ты бы, кажется, мог…

— Поступить в институт, где учат на министров, — хмуро подсказал Лева. — Еще в эту-то школу попробуй попади. Там по двадцать два человека на одно место.

Тогда папа сразу стал волноваться на другую тему: а что, если вдруг не примут?

— Ты должен пойти к своему директору и в комсомольскую организацию и взять характеристику. Пусть напишут, что ты являешься одним из лучших учеников и членом комитета… И про физический кружок обязательно, что ты староста…

— Господи, — сказал Лева. — И про то, что я на свои личные средства купил за тридцать копеек лампочку для физкабинета. Это зримая черта.

— Не остри! — приказал папа. — Я много прожил, я больше тебя понимаю, что в таких случаях играет значение.

Левин папа был музыкант, играл на трубе и, наверное, поэтому считал, что играть может все, даже значение. Лева не стал его поправлять. Папа был вообще не слишком грамотный, потому что попал в оркестр прямо после пятого класса, как вундеркинд. Конечно, теперь уже так не бывает, другая эпоха, и вундеркиндам этим не только нету льгот, но, напротив, приходится заниматься в пять раз больше, чем всем прочим. Эти соображения Лева вложил в одну фразу:

— Папочка, ты не в курсе…

Но, впрочем, подумав, решил характеристику все-таки взять. В самом деле, не может быть, чтобы ничего такого не требовалось…

И вот настало утро стрелецкой казни. Юра Фонарев состоял в кружке юных историков и поэтому постарался найти для этого важного момента соответствующее название. В самом деле, для всех других это было легкое воскресное утро, но для 563 ребят, «одаренных к математике» (так они почему-то официально именовались), оно было до последней степени нелегкое…

На широченной институтской лестнице, украшенной статуями разных бородатых мыслителей, околачивались ребята. Одни стояли неподвижно, подняв очки к небу и беззвучно шевеля губами, — то ли молились, то ли решали в уме задачки. Другие нервно переговаривались насчет того, какие были каверзы на прошлой олимпиаде и какие на позапрошлой. Девочки стояли сами по себе, особой группкой. Все очкастенькие, серьезные, абстрактные, как выразился Юра. Только одна вдруг бойкая, хорошенькая фифочка с челочкой. Даже непонятно, зачем ей при такой красоте математика!

Самые отважные (вернее, самые слабонервные) рискнули приехать с родителями. И теперь, стесняясь и страдая, выслушивали отеческие наставления и материнские инструкции.

— Но главное, Нолик, не волнуйся, — говорила толстому розовому мальчику толстая красная женщина в сарафане, отороченном черно-бурой лисой. — Я тебя умоляю, Нолик.

До чего математическое имя у человека — Нолик! Интересно, как его зовут полностью? Арнольд, что ли? Больно он нервный парень, Арнольд этот. Он просто с испугу завалится. Но вообще-то все в это утро были довольно нервные. Даже, честно говоря, наши Юра и Лева.

Среди взволнованно гудящей, сопящей, вздыхающей, шевелящейся, можно сказать, даже дымящейся толпы ледяным островком выделялись двое. Они невозмутимо сидели на ступеньке и играли в «балду». Старший из них, очкарик в лыжных штанах и голубых кедах, после каждой записи лениво говорил партнеру: «Ага, раз вы так, то мы вот та-а-ак…»

— Это Гузиков, — почтительно прошептал Юра. — Серебряная медаль на всесоюзной олимпиаде. — И вздохнул. — Конечно, он может сейчас и в «балду».

На пороге показался молодой, ужасно важный верзила с портфелем. Он сделал зверское лицо и закричал:

— Начинаем, товарищи! Милости просим!

Все, толкаясь и отчаянно топая, устремились в сияющий мраморный вестибюль и дальше в распахнутые двери актового зала. Только Лева застрял у входа перед огромным листом ватмана. На листе было написано объявление:

У Левы как раз имелся вопрос. Он пошел в коми. 9.

Этим главным по всем вопросам Э. Конягнным оказался тот самый здоровила, который только что кричал «милости просим». Он и сейчас сделал зверское лицо и сказал приветливым голосом:

— Пожалуйста, я вас слушаю.

Лева подумал, что, может, этот молодой человек как раз и есть один из тех несчастных «наоборотников», про которых рассказывал Ряша. Ряша был вообще-то трепач и фантазер, но как раз эта байка была похожа на правду. Бывают будто бы такие наоборотники — Ряша даже помнил латинское название, очень звучное — «гомогомини люпусесты»… Так это такие люди, которые сами себя не слушаются, — скажем, хочет он заплакать, а вместо этого вдруг хохочет, или желает побегать, а вместо этого ложится. Ряша клялся, что это вполне научное медицинское явление. Он, вообще-то говоря, мог знать — у него и папа и мама врачи.

— Ну, так что же все-таки? — рассердился главный Э. Конягин, а лицо его соответственно подобрело. — Ну, произносите что-нибудь!

И Лева задал свой вопрос: требуется ли тут характеристика и вообще какие нужны документы?

— Документы?! Вот где все ваши документы! — Э. Конягин постучал пальцем по своей лобастой башке. — Вот вам сразу и характеристика, и справка, и пропуск с круглой печатью. Ясно? Действуйте!

В зале, который назывался Первой аудиторией, скамьи стояли в двадцать рядов. Длиннющие такие скамьи, и перед каждой — стол.

— По двое, товарищи, по двое, — сказал главный по всем вопросам и пошел по рядам. И еще пятеро ученых, таких же молодых и важных, пошли за ним с толстыми пачками листов.

— Листки проштампованы, — говорил на ходу Э. Конягин. — Прошу учесть, что списывать и вообще мухлевать не удастся. Мы тут все еще не старые, еще не забыли, как это делается. Сами умеем. Учтите!

— Значит, вам было можно? — вызывающе пискнул кто-то. Кажется, Нолик, тот, розовый, с математическим именем.

— Но математику я никогда не сдувал! — гордо сказал главный, а остальные ассистенты почему-то заржали.

Каждому полагалась своя задача. И не какая-нибудь там обыкновенная, про колхоз «Светлый путь», который приобрел два трактора и три автомашины, в то время как колхоз «Заря» приобрел семь тракторов и т. д. Тут были совсем другие задачки.

Юре, например, выпала такая. К королю Артуру съехались рыцари. Притом известно, что каждый из них враждует с половиной гостей. Каким образом помощник короля, герцог Эрнест, мог бы рассадить их так, чтобы никто не сидел с врагом?

— А у тебя что? — спросил Юра, которому, конечно, захотелось сперва узнать, что там досталось Леве.

Леве досталось про шахматистов. В турнире участвовало восемь человек, и у всех оказались разные результаты. Притом известно, что занявший второе место получил столько же очков, сколько четыре последних, вместе взятых. Каков исход встречи между четвертым и пятым шахматистами?

Лева вонзил пальцы в дикую свою шевелюру, задышал, замычал, заморгал, — все это значило, что он приступил к работе.

— Будем рассуждать! — заклинал он сам себя, почему-то вслух. — Будем спокойно рассуждать. Каждый из этих типов сыграл с каждым… И либо победил, либо продул, либо свел партию вничью. Значит, сколько должен был набрать первый… Та-ак… Да что это я? — испугался вдруг Лева, которому пришло в голову сразу окунуться в собственные дела, когда рядом, может быть, бедует друг. — Значит, сколько у нас рыцарей? (Он так и сказал: не «у тебя», а «у нас».)