То есть нельзя сказать, что совсем не собирался. Немножко собирался…

Окончив курс в учкомбинате, Дима сразу получил назначение сюда. И хотя он в свое время придумал для себя более блистательное рабочее место — атомное или электронное, — ему вдруг понравилось. Все-таки в этой длинной, перегороженной надвое комнате, выходившей на грохочущую улицу, пахло делом.

На столе в прекрасном беспорядке лежали инструменты (или, как говорят бывалые люди, «лежал инструмент»). Разные кусачки, кисточки, плоскогубцы, ручные паяльники, пинцеты, ножички, отверточки. Новенькие инструменты волновали Диму своим сабельным блеском, старые — своими боевыми рубцами, ожогами и потертостями.

Посредине, словно бы стол был хирургическим, беспомощно лежала разъятая на половинки электробритва. И Дима глянул орлиным взором и, заметив в ее нутре подпалину, сказал: «Катушка испеклась». Можно было сказать просто «сгорела». Но «испеклась» было шикарнее и профессиональнее.

У нового (оно же было и первым) рабочего места Димы были даже свои преимущества. Здесь он будет беспрерывно общаться с интереснейшими людьми. Ведь бритвы нужны всем — и академикам, и героям, и мореплавателям, и плотникам. И вот он будет сидеть за деревянным барьером, скользить по бритве чуткими пальцами и слушать содержательные разговоры посетителей, время от времени роняя свои замечания, полные тонкости и понимания. И однажды сюда войдет стройная девушка с умным взглядом из-под пушистых ресниц…

Хотя, собственно, для чего стройной девушке входить в мастерскую, где чинят электробритвы? Может быть, зря он пошел сюда, а не в цех бытовых приборов? Но нет, девушка войдет сюда, чтобы сдать в починку электробритву брата.

Она сначала не хотела сюда идти. Она думала, здесь сидит какой-нибудь замшелый, небритый дядька, который козыряет в носу и говорит «елехтричество» или там «туды их в качель». И вдруг ее там встречает юноша с открытым интеллигентным лицом, в синей, щегольски простроченной спецовке. Он с достоинством здоровается, откладывает книгу, которую читал, и берет в руки бритву. И она, чтобы завязать разговор, спросит: «Что вы читаете?» А он ответит… Ну, предположим: «„Персидские письма“ Монтескье». И она, покраснев, скажет: «Я пока еще не читала». А потом… потом все пойдет прекрасно.

Но в первые дни Дима почему-то стеснялся разговаривать с посетителями. Это делал за него Паша, тощий парень с золотым зубом. Его временно оставили Диминым напарником, чтобы «ввести нового товарища в курс дела».

А потом Паша уйдет в какую-то другую мастерскую, потому что здесь, по его словам, «недостаточное поле деятельности».

— Но и здесь ничего, — сказал он новичку. — Если ты не лопух, будешь иметь восемьдесят, а то и все девяносто. Лично я даже сто снимал.

Диме не очень понравилось, что он поставил ему пределом девяносто, когда сам зарабатывал сто. Откуда известно, что он будет работать хуже?!

Но, конечно, и девяносто — это огромные деньги. Вот маме за сорок рублей приходится убирать контору и еще носить пакеты на почту, так как курьера уволили в порядке сокращения административного аппарата (кстати, непонятно: почему курьер — административный аппарат?).

Мама работает всю жизнь и вырастила его и Катьку… А тут человеку еще нет восемнадцати — и сразу девяносто рублей!

Может быть, если бы не так нужны были деньги, он подал бы после десятого класса в институт. И, может быть, даже не срезался бы. Витька Команов, например, прошел, а он всегда сдувал сочинения у Димы.

Но учкомбинат уже через восемь месяцев давал профессию…

На третий день работы Диме досталась сложная операция — самая сложная из возможных: смена статора и якоря. У него дрожали руки, и он все время просил: «Паш, ты только не смотри на меня». И когда через полтора часа бритва заговорила, Паша дружески хлопнул его по плечу и сказал: «Орел, парень, гвоздь!» Все-таки он чуткий, этот Паша.

А как он умел обращаться с посетителями! Он уверенно и ловко брал в руки бритву, небрежно совал вилку в штепсель и, послушав урчание мотора, говорил: «Сменить блок прерывателя… так… отремонтировать кулису… смазать. Сейчас посмотрим, на сколько мы разоримся!» И брал замызганный прейскурант. «Так… так… разоримся на один рубль тринадцать копеек».

— Очень важно, — сказал он потом Диме, — чтобы было тринадцать копеек или двадцать семь. Это всегда убедительнее, чем десять или двадцать копеек. Мол, все подсчитано, как в аптеке, нам вашего не надо. Убедительно!

— А для чего нам их надо убеждать? — удивился Дима.

Паша засмеялся.

Потом стало ясно, для чего.

— Пожалуйста, посмотри, — испуганно сказал Дима. — Тут какая-то чертовщина. Мне кажется, что якорь в порядке…

— Конечно, в порядке, — лениво отозвался Паша.

— Но здесь записано: «Сменить якорь». Ты же сам записал.

Паша посмотрел на Диму с сожалением.

— Лопух! Ты с чего получаешь? С выработки! Так соображай!

— Но это бесчестно!

— Господи, — снисходительно сказал тот, — что они, каждый день бритвы чинят, что ли? Тем более и государству польза. Деньги ж государству идут. Нам только процент.

Весь день Дима кипел. Вот из-за таких типов падает тень на всех честных тружеников. Надо встать и прямо сказать ему: «Вор!» Нет, иначе… Надо сказать: «Как ты можешь мошенничать, когда ребята едут на целину, строят Братскую ГЭС!» Нет, и так нельзя, тем более что тот может спросить: «А ты почему не на целине?» И придется объяснять про маму, про сестренку и про деньги… Он просто скажет ему: «Паша, в тебе есть много хорошего, зачем ты роняешь свою рабочую честь?» И тот понурится и ответит: «Да, я много думал об этом, так уж сложилось». Может быть, ему тоже очень нужны деньги, и он не понимает, какую подлость делает… Нет, кажется, понимает…

— Давай, давай, мальчик, узнавай, откуда дети берутся, — говорил Паша и страшно веселился…

А когда пришел какой-то толстяк с подбритыми бровями, Паша подмигнул Диме и объявил:

— Дело серьезное. В вашей бритве сломан карданный вал. Это будет стоить… — он для виду заглянул в прейскурант, — три рубля пятьдесят шесть копеек.

Карданный вал — это, кажется, вообще деталь автомобиля. Дима решительно поднялся из-за стола.

— Мастер шутит, — сказал он мрачно. — Платите тридцать копеек за профилактику.

— Может, еще донесешь? — добродушно спросил Паша, когда толстяк ушел.

— Нет, — петушиным голосом закричал Дима, — я разобью твою нахальную рожу!

И Паша опять засмеялся:

— Ну ладно, ладно.

И в тот же вечер заявил директору, что новый товарищ оказался прекрасным специалистом и вполне может работать один.

Во вторник Дима пришел на работу с ощущением полной победы. Зло отступило, он самостоятелен и полон сил.

Сорвал пломбу, отпер дверь собственным ключом и сказал прямо из учебника истории: «Вставайте, граф Анри Сен-Симон, вас ждут великие дела».

Дела были не особенно великие: три «Харькова» и четыре «Невы». Но ничего, ему нравится. И мама тоже сказала, что работа хорошая, «с приятностью для людей».

Конечно! Он теперь почти по-родственному смотрит на всех небритых, как на своих возможных посетителей. Ясно же, «работа с приятностью для людей»! А то в учкомбинате говорили: «обслуживать население», «обслуживание населения». И это самое отвлеченное население представлялось там численно превосходящим вражеским войском, которое нужно встречать всегда во всеоружии и козням которого надо давать отпор.

А тут приходили люди, и все симпатичные. Правда, они не обращали на Диму ни малейшего внимания. Но так было даже лучше, потому что он очень смущался. Один, правда, спросил с опаской:

— Новенький, что ли?

И Дима, просто чтоб человек не тревожился, сказал:

— Нет, не новенький, работаю уже длительное время.

Все шло почти великолепно. (Одна бритва, правда, не починялась.) И шестнадцатого числа, в обеденный перерыв, ему выдали зарплату за полмесяца. Тридцать восемь рублей 76 копеек. В самом деле, это было убедительно. Диме особенно нравились эти 76 копеек.