Могут возразить: мошенничество с ремонтом туалета было не поистине добровольным договором, а примером эксплуатации: недобросовестный сантехник воспользовался незнанием пожилой женщины. Не знаком с подробностями этого дела, но давайте предположим, что сантехник не принуждал пожилую даму заключать такой договор, что дама была в здравом уме (хотя и осведомлена о ценах на услуги слесарей-сантехников), когда соглашалась на сделку. Тот факт, что соглашение было добровольным, никоим образом не гарантирует обмена равными или сопоставимыми благами.

До сих пор я утверждал, что согласие — недостаточное условие возникновения морального обязательства; сделка, искаженная в пользу одной стороны, настолько не дотягивает до взаимной выгоды, что даже добровольный характер сделки не искупает этот перекос. Сейчас же я хотел бы выдвинуть другое, более провокационное утверждение: согласие не является обязательным условием морального обязательства. Если взаимная выгода достаточно очевидна, моральные притязания, вытекающие из взаимности, могут иметь силу даже при отсутствии акта согласия.

Со случаем, который я имею в виду, некогда столкнулся Дэвид Юм, шотландский философ-моралист XVIII в. Будучи молодым, Юм написал ядовитую критику выдвинутой Локком идеи общественного договора. Он назвал эту идею «философской фикцией, которой никогда не было в действительности, да и быть не могло»[207], и «одним из самых таинственных и невообразимых действий, какие только можно вообразить»[208]. Годы спустя Юм получил опыт, который стал испытанием для его отрицания согласия как основы обязательства[209].

У Юма был дом в Эдинбурге. Он сдал дом в аренду своему приятелю Джеймсу Босуэллу, который, в свою очередь, сдал дом в субаренду. Не советуясь с Юмом, он нанял подрядчика, который выполнил ремонт и отправил счет Юму. Юм отказался платить на том основании, что не давал согласия на проведение каких-либо работ. Подрядчика нанимал не он. Дело ушло в суд. Подрядчик признал, что Юм не давал согласия на проведение работ в его доме, который, однако, нуждался в произведенном им ремонте.

Юм счел доводы подрядчика неправильными. В сущности, подрядчик просто утверждал, что «работу надо было сделать», — сказал Юм суду. Но это утверждение — «неправильный ответ, потому что, следуя такому правилу, подрядчик может приходить в любой дом в Эдинбурге и делать там то, что он считает нужным сделать, без согласия владельца дома… и приводить ту же причину своих действий — мол, работа была необходима, и дому от ремонта только лучше». Но это, утверждал Юм, было «совершенно новой и несостоятельной доктриной»[210].

Когда речь зашла о ремонте его дома, Юму не понравилась теория обязательств, основанная на теории выгод. Но его защита оказалась неудачной, и суд вынес решение о том, что он должен заплатить за ремонт.

Мысль о том, что обязательство оплатить выгоду может возникать без согласия, в моральном плане вполне приемлема в случае с домом Юма. Но она может легко превратиться в тактику сильного давления при продажах и в другие злоупотребления. В 80-х и 90-х гг. XX в. на улицах Нью-Йорка пугающим явлением стали «люди со швабрами». Вооруженные швабрами и ведром воды, они подходили к машинам, остановившимся на красный свет, протирали ветровые стекла (часто не спрашивая на то разрешения водителя), а затем требовали оплаты. Эти люди действовали на основании теории основанных на выгоде обязательств (именно на эту теорию и ссылался подрядчик, отремонтировавший дом Юма). В отсутствие согласия линия, отделяющая оказание услуг от попрошайничества, часто оказывается размытой. Мэр Нью-Йорка Рудольф Джулиани решил запретить такое попрошайничество и приказал полиции задерживать «людей со швабрами»[211].

Приведу еще один пример путаницы, которая может возникать в случаях, когда не проводят четкого различия между основанным на согласии аспектом обязательства и аспектом обязательства, основанным на выгоде. Много лет назад, когда я был студентом-старшекурсником, я вместе с друзьями совершил путешествие по стране. Остановившись на отдых в городе Хэммонд, штат Индиана, мы отправились в продуктовый магазинчик, а когда вернулись, обнаружили, что наша машина не заводится. Никто из нас толком не разбирался в ремонте машин. Пока мы раздумывали, что делать дальше, рядом с нашей машиной припарковался микроавтобус. На микроавтобусе был какой-то знак и красовалась надпись: «Передвижная авторемонтная мастерская Сэма». Из микроавтобуса вылез человек, предположительно, Сэм.

Он подошел к нам и спросил, не нужна ли помощь. «Я работаю так, — пояснил он. — Беру 50 долл., за час работы. Если я починю вашу машину за 5 минут, вы все равно будете должны мне 50 долл. Если я провожусь с вашей машиной час и не починю ее, вы все равно будете мне должны 50 долл.»

Я спросил: «Каковы шансы на то, что вы сможете починить машину?» Он не дал прямого ответа на мой вопрос, но начал ковыряться в колонке рулевого управления. Я не знал, что делать, и обернулся на друзей, чтобы понять, что думают они. Через непродолжительное время малый вылез из-под колонки рулевого управления и сказал: «Думаю, с зажиганием все в порядке, и у вас есть еще 45 минут. Хотите, чтобы я заглянул под капот?»

«Подождите, — сказал я, — я ведь вас не нанимал! Мы не заключили никакого соглашения». Малый сильно рассердился и сказал: «Хотите сказать, что, если б я починил вашу машину после осмотра колонки рулевого управления, вы бы мне не заплатили?»

«Это другой вопрос», — ответил я.

Я не стал вдаваться в подробности различия между обязательствами, основанными на согласии и выгоде. Не думаю, что это как-нибудь помогло бы делу. Но неприятность с автомехаником Сэмом выявляет распространенную путаницу, связанную с согласием. Сэм полагал, что, если б починил машину почти моментально, я был бы ему должен 50 долл. С этим я согласен. Но причиной моей обязанности заплатить была бы польза, которую он принес бы мне, — исправленная машина. Он же делал вывод о том, что, поскольку я должен ему, я обязан (по умолчанию) согласиться нанять его. Однако такой вывод ошибочен. Такой вывод предполагает, что всякий раз, когда возникает обязательство, должно существовать и соглашение, некий акт согласия. При этом упускают из виду, что обязательство может возникнуть и без согласия. Если бы Сэм починил машину, я был бы должен ему на основании взаимности. Просто поблагодарить его и уехать было бы несправедливо. Но все это не означает того, что я его нанял.

Когда я рассказываю эту историю своим студентам, большинство из них соглашается, что при тех обстоятельствах я не был должен Сэму 50 долл. Но многие приходят к этому мнению по причинам, отличным от тех, которыми руководствовался я. Они утверждают, что, поскольку я явным образом не нанял Сэма, я ничего не был ему должен. И не был бы ему должен даже в том случае, если б он починил мне машину. Любой платеж был бы с моей стороны актом щедрости — вознаграждением, а не долгом. Таким образом, студенты встают на мою защиту, не принимая мой широкий взгляд на обязательства, а утверждая строгое представление о согласии.

Несмотря на человеческую склонность находить согласие в любом нравственном притязании, трудно придать смысл нашей нравственной жизни, не признавая независимый вес взаимности. Рассмотрим брачный контракт. Предположим, я обнаруживаю, что после 20 лет супружеской верности с моей стороны моя жена встречается с другим. У моего негодования есть две различные причины. Одна из них связана с согласием: «Но ведь у нас соглашение. Ты поклялась. И нарушила свое обещание». Вторая причина касается взаимности: «Ведь я был тебе верен. Конечно, я заслуживаю лучшего отношения. Так верность не вознаграждают». И так далее. Вторая жалоба не имеет ни малейшего отношения к согласию и не требует согласия. Оно было бы морально оправданно, даже если бы мы не обменивались брачными клятвами, а все эти годы были бы сожителями.