На высоте Отчизна! Будущность твою Как рассказать? Великой тайной Ты смотришь в душу, в мысль мою, И трепет <я?> необычайный В душе мятущейся таю… Встречая восходящий день, Как в небе грозовую тучу, И сам расту в сплошную тень, Взбираясь яростно на кручу, Но где предельная ступень? Какая тьма и высота! И сердце замирает жутко. Что здесь? Господь иль пустота? Бесплодно спрашивать рассудка, Когда Сам Бог сомкнул уста. 6 августа 1917 Газета «Русская мысль», 10–16.07.1997, № 4182. «Давно спустилась ночь, а я сижу у входа…» Давно спустилась ночь, а я сижу у входа Жилища своего. Мне сладок этот час. Люблю тебя, великая Природа, Безмолвною, в сиянье звездных глаз, С короной месяца, текущего к звездам И серебро роняющего в воды. Тогда я чувствую, что небо — светлый храм, Храм Вечности, Бессмертья и Свободы… И верить я готов, что на земле томясь, В исканьях и тоске по светлому чертогу, Его почую я в последний жизни час, И дух мой, дух отдам не смерти я, а Богу. Печаль мира Колыхалися сонные травы… цветы аромат источали… Солнце положенный круг по небесной пустыне свершало… И струилися тихие воды… и туманились зыбкие дали… Ночь неслышно сходила на землю, и звездное море сияло… Там, в мире земном и небесном, было все, как всегда, неизменно: Умирали, рождалися люди, боряся за жизнь неустанно… Пели песни поэты-безумцы о счастье любви вдохновенно… Мудрецы же вещали о Боге, о Смерти, о Жизни туманно… И стояло над миром огромное облако мертвой печали И курилось медлительно-дымно и взору земному незримо… И туманилось яркое солнце, и звезды печально дрожали… И рыдали, и воды, и травы в глубокой тоске неслышимо… «Я начинаю видеть все ясней…» Я начинаю видеть все ясней, Смотрю, как в глубину воды хрустальной — И вижу дно: на дне покой печальный, Как бы гробницу пережитых дней. И образ мой живущий вижу я На дне былого четко отраженным Как бы живым в гробницу погребенным, Узнавшим смерть во глуби бытия. И в душу мир огромный и пустой Глядит не чудом, не живою сказкой, А мертвою и грубо пестрой маской, Что нам на святках кажется живой. 1917 Мансарда. М., 1992.
«Услышь мою молитву, Боже мой…» Услышь мою молитву, Боже мой, — Не за себя молю, мне ничего не надо, Но даруй мир отчизне дорогой, — Всем даруй мир, мир прочный, мир святой, Как в зной палящий сладкую отраду… Да будет мир достоин всех скорбей Великого подвижника-народа: Останемся друзьями у друзей, И пусть преломится меч вражий у дверей России славной, где горит Свобода… Господи, ответь! Поет железо, сталь и медь… О, крови музыка слепая, Зачем поешь ты, оглушая, И нас, и небеса, и твердь?.. Кто ослепленный, неразумный, В руках держащий камертон, В порывах ярости безумной, Всем задает кровавый тон? Кто это чудище слепое? Кем рождено в проклятый час? Кто разгадает это злое, Что, ослепляя, душит нас?.. Не звери мы, но словно звери, В слепой безумствуя борьбе, Во что мы божеское верим? Что носим светлого в себе? Мы образ божеский теряем, Все детски-светлое губя, Распяв Христа, мы распинаем Теперь в безумии себя… Что за проклятье тяготеет Над нами?!. Господи, ответь!.. Я слеп и глух… язык немеет… Поет железо, сталь и медь… Россия, бедная Россия!. Живу в тревожном напряженье. Событий безудержный ход Считает каждое мгновенье, И день идет за целый год… В душе моей то темный ропот, То веры светлый серафим, Но чаще я молитвы шепот Сливаю с ропотом глухим… Россия, бедная Россия, Люблю тебя с больной тоской, Твои мгновенья роковые Сливаю я с моей судьбой!.. Что для меня вся радость жизни, Когда в слезах лицо твое?! Померкнет лик моей отчизны, Померкнет и лицо мое… Твоею радостью я светел И темен горестью твоей: Ты — мать! и сын чтоб не ответил На горе матери своей?! «Жизнь для всех». 1918, № 1. Россия Убили Мать мою, убили, За что убили Мать мою?! Лежит в крови, в дорожной пыли, В родных степях, в родном краю. Высоко коршуны над нею, А ниже воронье кричит, И я рыдать над ней не смею, Как мне сыновий долг велит. И подойти я к ней не в силах — Я сам упал, лежу в пыли, Лишь ветер на родных могилах Туманом плачет из дали. Зачем печальным тихим звоном Еще монастыри звенят, Зачем с последним горьким стоном Готовят горестный обряд? Быть может, рано, рано, рано! Быть может, мертвая жива! Быть может, с горького бурьяна Ее доносятся слова?! О, развяжите мои руки! Я встать хочу, хочу пойти! Пойти на зов, на крест, на муки И мертвую хочу спасти! Убили Мать мою, убили, За что убили Мать мою?! Лежит в крови, в дорожной пыли, В родных степях, в родном краю. 1918 |
