– Он у меня был художник. Такие картины рисовал – вся Тульская область любовалась; мать решила передать часть работ деда в местный Краеведческий музей. – Шумкин неловко тыкал вилкой в ломтик солёного огурца, пытаясь подцепить его; нарезка Ларисы оказалась слишком тонкой. Вообще Миша вчера после второй рюмки самогона захмелел и то плакал, то смеялся. Его слушали молча, поддакивая кивками, поддерживая словами и удивлённо глядя на то, с какой скоростью Миша ел.
– Я не голодный, – то и дело заявлял парень на предложение Кранчевского закусить, но тут же хмурился, смахивал слезу и запихивал в рот полпирожка. – Такая тоска, что совсем ничего в рот не лезет, – продолжал жаловаться парень, снова вспоминая деда, но при этом захватив пальцами сразу три кругляша нарезанной домашней колбасы. Когда на столе «не голодным» было подобрано всё, что не съели остальные, сильно запьяневшего парня спровадили спать.
Вставать утром решили в восемь, чтобы к девяти быть на кафедре, но Миша забыл завести будильник и проспал. Разбудила его Маша, постучав в комнату первокурсника уже в половину девятого. Плохо соображая на фоне предыдущего состояния, Шумкин полчаса отмокал под душем, потом ещё столько же сидел за чаем. Маша к завтраку нарезала батон, щедро выставила варенье, но почти сразу пожалела об этом: Шумкин сначала намазывал варенье на куски хлеба толстым слоем, быстро убрав таким образом половину банки. Потом, когда после недвусмысленного взгляда Королёвой Маша убрала банку со стола в холодильник, Миша принялся за хлеб, откусывая его от оставшегося батона по-дорожному, мощно, уплетая и припивая напитком. При этом парень то и дело привычно повторял, что аппетит у него отсутствует и ныне, грустил, как вчера, по деду, а Лариса и Маша, поглядывая с недоумением на укороченный батон, кивали и перемигивались. Кранчевский к столу вышел последним, навёл себе растворимого кофе, сел тяжело на лавку и тоже уставился на Шумкина. В голове у Виктора плавал туман и сосредоточиться на планах дня аспирант никак не мог, особенно зная, что Маша планировала уехать в Москву только после обеда, а до этого хотела заняться наведением порядка в комнате жениха. После переезда на новую дачу Кранчевский никак не мог заставить себя разобрать сумку с вещами, коробку с книгами и рюкзак с обувью. В его комнате по середине стояла распечатанная коробка, из которой Виктор таскал нужные книги, у изголовья кровати была вывернутая потрохами кверху сумка со свитерами, штанами и куртками. А рюкзак с обувью Виктор вообще бросил пока под лестницу. Никакого желания упорядочить состояние собственных вещей у Виктора не возникало, он вообще не обращал бы на них никакого внимания, если бы не ежедневные замечания Стальнова, требующего порядка. Позавчера, впервые посетив новую дачу ребят, Маша согласилась с Володей вслух.
– Хорош аспирант! – Маша вытаскивала из-под кровати тазик к грязными вещами, сунуть в машинку которые Кранчевский тоже не мог; во-первых, он вспоминал о присутствии на новой даче машинки только заходя в ванную, а потом мысли о ней улетучивались, а во-вторых, пользоваться механизмом не умел и боялся сломать. Маша тут же возместила этот недостаток знаний, не просто засунув грязные вещи в «Вятку», но и объяснив Виктору как пользоваться машиной, а затем поднялась, чтобы все сказанное записать, а памятку повесить прямо там же, в ванной. Но сесть за письменный стол у девушки не получилось: книги, тетради, стружка от отточенных карандашей, какие-то снимки, вырезки из журналов и сами журналы завалили письменную поверхность так, что Маша принялась за уборку отсюда.
– Какой порядок на столе, такой порядок в голове. Вот доберусь я до тебя в следующий раз, – предупреждала она и скорее всего сегодня и выполнила бы данное обещание, перед которым Кранчевский заранее благоговел – так хотелось, чтобы до него уже наконец-то добрались бы! Целый август Виктор прожил на старой даче в одиночку: Маша с родителями уезжала к какой-то старой тётке куда-то в глушь страны, ближе к Уралу, вернулась оттуда всего десять дней назад и сразу же набросилась на жениха с критикой за беспорядок.
Потягивая кофе Кранчевский смотрел на Машу, полезшую в холодильник за колбасой, и пространственно улыбался. Перед необходимостью работать на кафедре, возникала альтернатива побыть с невестой до обеда. Аспирант сидел и туго думал как поступить.
В девять сорок зазвонил телефон и Лариса пошла ответить, предполагая, что это отец. Иван Борисович, а это действительно был он, поторопил дочь с возвращением, напомнив, что девушка должна быть на занятиях в институте к обеду. Лариса перешла на третий курс факультета экономики промышленности Плехановского института народного хозяйства. Программа обучения была сложная, никакие срывы в сессиях не допускались, и Королёва знала это. Её отец мог понять многое: отсутствие у Ларисы подруг, нежелание учиться водить машину, неумение готовить, странную привязанность к дачным посадкам, над которыми дочь буквально корпела, приезжая в Малаховку, и обновление которых тщательно обсуждала с нанятым садовником, романы с мужчинами старше её и прочее, но только не поверхностное отношение к учёбе, которую Королёв считал основным жизненным фундаментом. Разговоры отца и дочери о финансовой независимости в жизни любого человека происходили часто и носили унисонный характер. Положение советской женщины, в послевоенные годы пребывающей часто в статусе домохозяйки и воспитательницы детей, в последние два десятилетия поменялось. Жизнь всё чаще требовала от представительниц слабого пола хорошего образования. У Ларисы было всё, чтобы хорошо учиться: смекалка, живой и аналитической ум, любовь к цифрам, школа с математическим уклоном, одна из самых сильных, в которой преподавали выпускники знаменитых институтов, а главное – желание поступить в Плехановский. С дипломом одного из самых престижных ВУЗов страны, Лариса Королёва могла спокойно рассчитывать в будущем на хорошую работу, чтобы помогать мужу содержать семью. Институт готовил компетентные кадры, готовые встать во главе любого крупного предприятия. Руководить, крутить теми самыми шариками, что составляют основу любого производственного процесса, стать значимым человеком, без которого не принимается ни одно решение – таковой была мечта Ларисы Королёвой. Вопреки думам сокурсниц об удачном браке, как залоге успеха на всю жизнь, Лариса хотела бы выйти замуж так, чтобы составить будущему супругу достойную конкуренцию, пополам поделив домашние обязанности. Да и категория безграмотной женушки на содержании хорошо зарабатывающего мужа перестала быть престижной и, как таковая, изживала себя.
На кухню Лариса снова зашла уже собравшись в дорогу. «Не голодный» Шумкин, у которого Виктор буквально вырвал из рук огрызок батона для бутерброда себе, бестолково водил ложкой в стакане с чаем, размешивая сахар. Аспирант допивал кофе, Маша резала ему несколько ломтиков докторской, укладывая их на блюдце и с опаской поглядывая на Шумкина. Лариса принявшись прощаться, подошла к Кранчевскому.
– Витя, я вчера ещё хотела тебе отдать вот это, – девушка протянула на пухлой ладошке кусок джинсовой ткани с пуговичкой на ней, – Передай это, пожалуйста, Володе, когда вернётся. Пуговица – вещь всегда полезная.
Виктор взял образок, медленно прочёл на пуговице выгравированную надпись «Монтана», сначала не отреагировал, просто кивнул. Но когда Лариса уже ушла, пообещав время от времени звонить на дачу и справляться как там дела у «колхозников», он уставился сначала на пуговицу, потом на Машу.
– Что ты так на меня смотришь? Что-то не так? – Маша на всякий случай утёрла рот, думая, что причиной пристального взгляда является её внешность. Но Виктор медленно покачал головой:
– Интересно, откуда у Ларисы пуговица от новых джинсов Стальнова?
Шумкин на вопрос прекратил размешивать чай, рассеянно пожал плечами, совершенно не понимая о чём речь, и потянулся-таки к колбасе, уложенной на блюдце. Этого никто не заметил. Маша взяла из рук жениха пуговицу, прочла:
