– Нет, лучше все же «Сталлоне», – в ходьбе подвёл итог спору друзей Стальнов, подбодрённый одобрениями разного рода относительно выбранной «кликухи» для агронома.

– Вовочка, а тебе бы тоже подошло такое имя – Сильвестр, – маленькая Рита Чернухина поравнялась со Стальновым. Обычно сухой голос второкурсницы шелестел сейчас мягко, ласково. Глаза блондинки смотрели масленно.

– Почему? – Володя на девушку даже не оглянулся, спросил, как огрызнулся.

– Потому, что ты тоже высокий блондин и красивый. Не хватает только шляпы и кудри отрастить.

– Ритуля, у тебя всегда было плоховато с логикой, – сухо отметил Стальнов, наконец посмотрев на скуластую блондинку. Снизив голос почти до шёпота, Володя спросил, пронзая недовольством, – Разве мы с тобой не все вопросы выяснили?

Ответить второкурсница не успела: пару нагнала смеющаяся Кашина; ответа Стальнова Ира не расслышала.

– Ты бы ему, Чернухина, ещё кирзовые сапоги предложила и звание агронома, – Ира смотрела на Володю с восхищением, на Риту – с пренебрежением.

– Девушки, я не в том мажоре, – то ли предупредил, то ли подсказал Стальнов, уходя вперёд с поднятыми вверх руками и оставляя двух кусачек на месте.

– Стремишься быть первой? – Рита указала взглядом на спину уходящего Володи.

– Нет. Стремлюсь быть лучшей. Я ведь на из Засранска, как ты, а из Москвы. А нам, москвичам, быть лучшими – привычно. К тому же тут других ребят полно. На всякий случай, чтобы не скучать, – Ира смотрела на маленькую Риту с высоты своего роста, надменно усугубив разницу гордо задранной головой.

Коверкание названия её родного города Саранска вызвало в Чернухиной мгновенный гнев, захотелось схватить наглую девицу за косу и потаскать её по земле; сил на это у маленькой Риты хватило бы, не зря в своей группе прыгунов в длину девушка считалась самой сильной. Но, предпочитая рукопашную войну тактической и особенно там, где силы были равны, блондинка усмехнулась:

– Вот за «всякий случай» и хватайся, пока не грохнулась с пьедестала, на который громоздишься. Ма-а-асвкичка. – Зуб за зуб, глаз за глаз, и уж если нельзя было кощунствовать над названием столицы, поглумиться над говором москвичей показалось блондинке доступным.

– Угрожаешь? – Кашина посмотрела зло. Рита Хмыкнула:

– Предупреждаю, дура. Больно надо с тобой связываться, – не дожидаясь ответа, длинновичка пошла к столовой, оставляя Иру в раздумьях.

– Ну, мордва вреднючая, – ответила высотница с опозданием, тут же решив для себя, что приезжие – все противные.

Столовая была строением с огромным обеденным залом в виде квадрата, разлинеенного четырьмя столами, каждый из которых мог вместить до пятидесяти человек. Вторая комната предназначалась для кухни. Разделяли два зала стена с окном раздачи и дверь в техническое помещение. Окон в обеденном зале было всего три: два на стене входной двери и одно на стене, параллельной кухне. Уже вчера с местами определились, поэтому сегодня каждый пошёл туда, где сидел вчера. Длинные столы были окружены стульями с двух сторон, так что ели друг напротив друга.

– Как на Малашкиной свадьбе, – пошутил вчера Соснихин, зайдя в большой зал последним и протискиваясь сквозь ряды стульев на место, забитое ему Малкумовым и Шандобаевым. Кто такая Малашка и почему в данной ситуации подходило сравнение с её свадьбой, Миша тут же принялся объяснять Серику, принявшему для себя решение во что бы то ни стало понимать всё, что говорят вокруг. Соснихин улыбался, говорил громко, смотрел сразу на всех за столом и одновременно с удовольствием зачерпывал жирную рисовую кашу; по краям тарелки очерчивал жёлтый масляный ободок. Несмотря на предупреждение председателя о сухом пайке, покормили студентов вчера всё же горячим: местный кочегар затопил общую котельню, из трубы бани повалил дым, печи в столовой накалились, в комнаты пошло тепло.

Прислонившись к батарее, около которой стояла её кровать, Кашина вчера поморщилась:

– Совсем с ума сошли, что ли? Лето на дворе, а они отопление врубили.

Но зато сегодня утром, проснувшись и обнаружив за окном серое холодное небо, Кашина потрогала ту же самую батарею с удовлетворением. И в столовую вскочила, с радостью обнаружив, что внутри помещения тепло.

Сегодня утром тоже была каша, пшённая, и тоже с масляным ободком. Студенты рассаживались, весело переговариваясь, обмениваясь шуточками по поводу рациона.

– Хлеб да каша – пища наша, – продекламировал Галицкий, с аппетитом набрасываясь на еду.

– Каша – это всегда хорошо, – поддержал его Стальнов. По сравнению со вчерашним днём настроение Володи улучшилось, парень улыбался и дважды подмигнул Кашиной. Это заметил Добров и закапризничал, прожёвывая очередную ложку:

– Только вот жирная она какая-то, эта их каша. Есть невозможно.

– Да уж, масла на нас не жалеют, – Кашина, прежде чем есть, вытащила из кармана куртки бумажную салфетку и протёрла ложку себе и Масевич, сидящей рядом. Добров оценивающе посмотрел на салфетку, улыбнулся, одобряя чистоплотность Иры выставленным большим пальцем. Масевич незаметно толкнула тёзку в бок и хмыкнула. Кашина поняла намёк подруги, раскраснелась и поторопилась опустить взгляд в тарелку. За их большим столом, стоящим далеко от входа и сразу возле стены без окон, воцарилось всеобщее молчание. За таким же столом, но у двери, деля его с преподавателями, куражились штангисты, намазывая кашу на толсто нарезанные ломти хлеба, посыпая «бутерброды» сахаром, поставленным в гранённых стаканах из простого стекла, и поедая таким образом. Средние два ряда занимали представители других спортивных кафедр: пловцы, гребцы, конькобежцы, гимнасты, лучники, борцы… Средние ряды если и шумели, то редко, а всё больше либо оглядывались на веселящихся тяжелоатлетов и молчаливых преподавателей, либо негромко переговаривались. Многие друг друга знали, а с первокурсниками познакомились по время переезда и за вчерашний вечер. Спортивная среда никогда не была натянутой, зашнурованной рамками положения старшекурсников по отношению в новичкам. Поэтому каждый мог обратиться к любому и без всяких стеснений. К тому же в столовой, лучше чем где-либо, можно было рассматривать малознакомых людей, поэтому многие за едой зыркали глазами, изучая контингент и обстановку. Кто-то перемигивался, кто-то махал друг другу с одного конца зала в другой, кто-то кричал, задавая вопросы или делая комментарии на услышанное. Гул стоял приличный. Столовая вмещала одновременно только половину студентов, тех, что жили в первом, ближнем к ней бараке. Вторая смена из двухсот человек дожидалась своей очереди, вернувшись в комнаты. Студенты это знали, поэтому с завтраком не затягивали. С выбором мест не мудрили, расселись теми же компаниями, какими жили: юноши с юношами, девушки с девушками. Соседей по столу напротив тоже не выбирали; как получилось, так и вышло. Лиза Воробьёва и Света Цыганок приберегли место для Николиной, Горобова заверила, что Бережной и запоздавшие студенты приедут не позднее полдника. Между Добровым и Галицким пустовало место, оставленное для Шумкина.

Посреди завтрака в обеденный зал вышла повариха, женщина круглая, какими зачастую бывают кулинары, с добрым, улыбчивым лицом. На её голове высоко сидел белоснежный колпак, талию огибал такой же белизны фартук.

– Приятного аппетита, ребята, – громко поприветствовала повариха студентов, словно они были детишками в детсаду. Голос у женщины был грубый, низкий, привлекающий внимание. – Меня зовут тётя Маша. Если какие проблемы с едой – обращайтесь ко мне.

Студенты сфотографировали повариху мгновенными взглядами, посчитав, что на данном этапе подобного внимания женщине достаточно, и снова принялись за еду. Тётя Маша подошла к столу в глубине столовой:

– Как вам каша? Нравится?

– Нравится, – Армен облизал ложку, доставляя женщине видимое удовольствие. Тётя Маша расплылась. Но тут со стороны девушек выступила Кашина:

– Скажите, а нельзя ли в эту кашу класть поменьше масла? А то нам нужно за фигурой следить, мы же всё-таки спортсмены, а не курортники.