– Ничего, всё равно председателя я пока не вижу, – Наталья Сергеевна рассеянно оглядывалась по сторонам; руководство совхоза Астапово предупреждено было заранее, оттого странным казалось почему на месте расположения никого нет.

Двери всех зданий были закрыты, никаких признаков людей на месте прибытия колонны автобусов не наблюдалось. В ожидании студенты и преподаватели сгрузили вещи, молодёжь снова выстроилась в шеренгу, но только теперь перед строениями. Преподаватели тоже разделились на две группы и оставались на террасах строений, под навесами. Само собой получилось, что первое здание предпочли преимущественно представители индивидуальных видов спорта, второе – в основном игровики. Преподаватели кафедр разделились соответствующе. Все смотрели по сторонам, в ожидании представителей местной власти тихо переговаривались, предполагая будет ли сегодня дождь или пройдёт стороной, едва оросив землю. Автобусы, оставшиеся в ста метрах позади, не отъезжали, водители ждали на то указаний от Горобовой. Наталья Сергеевна все так же стояла на крыльце первого строения и осматривалась. Кто-то из преподавателей попробовал открыть двери общежитий, но они были плотно заперты. Окна комнат, расположенные со стороны крылец, выходили по всей длине строений на узкие террасы так, что из комнат одного строения можно было видеть комнаты другого, задние же стены общежитий, выходили окнами в поле или к стене без окон здания столовой. Навес над террасами был низким, тоже узким и от дождя укрыл бы вряд ли. Об этом тут же заговорили все старшие, принявшиеся оглядывать строения и имевшие опыт проживания во время сельхозработ. Прогулка по террасе позволяла подсматривать снаружи всё, что происходит внутри. Печёнкин, Костин и Гофман, отправившись на разведку, заглядывали в окна и переглядывались с пониманием: повсюду были навешаны изнутри решётки. Блинов тоже принялся за осмотр, но второго строения.

– Без штор не обойтись, – словно предложил вслух Валентин, тыча в мутное стекло.

– Ага, обязательно, – голос Гофмана был суровым, губы предельно сжаты, – Ты бы ещё торшеры запросил и биде.

Печёнкин, услышав странное слово, никак не относящееся к обиходу советских граждан, напрягся:

– Владимир Давыдович, зачем вы разлагаете дух бойцов? И без ваших комментариев понятно, что тут не отель «Калифорния».

Костин и Гофман резко обернулись на парторга. В голове первого тут же зазвучали выученные наизусть строки одноимённой песни:

«On a dark desert nighway

Coll wind in my hair…»

Валентин, любивший песню до фанатизма и через это начавший серьёзно учить английский, еле сдержался, чтобы не пропеть знакомый мотив. Что же касалось Владимира Давыдовича, то он оглядел парторга с сомнением, удивляясь откуда коммунисту со стажем, невыездному и забубённому идеологией, было известно о месте отдыха буржуазных противников? Может, из программы «Клуб кинопутешественников»? Вместо пояснений Печёнкин зачем-то постучал по стеклу, потом развернулся и облокотился на раму всем телом. Окно не поддалось.

– Хорошо построено, – оценил парторг. Он был доволен.

– Хорошо. Давно стоит. Наверняка строили для пленных немцев, – Гофман, безрезультатно попробовал отколупать краску с дерева, – Ведь после войны колхозный урожай собирали в основном только они.

– Вы это только студентам не скажите, Владимир Давыдович, – Печёнкин так посмотрел на обоих спутников, что Валёк тут же убедил старшего по партии, что полученную информацию если и слышал, то уже забыл.

Парторг кивнул и глянул в сторону. Его внимание привлёк трактор, ехавший в их сторону через поле на большой скорости. Пассажир, худющий и прокуренный дочерна председатель совхоза, издали принялся махать из кабины.

– Здрасьте всем, – громко прокричал председатель, подъехав. Соскочив с трактора около автобусов, он мгновенно определил с какой стороны находится начальство и пошёл через строй студентов к Горобовой и кучке преподавателей, ожидающих его на крыльце справа от стоянки. Именно в это время с неба упали первые, редкие капли приближающегося дождя.

После короткого извинения, председатель обратился к студентам. Звали его Николай Петрович Ветров, но сам председатель словно стеснялся имени-отчества, потому что предложил всем обращаться к нему просто по должности: «товарищ председатель». Ветров говорил быстро и громко, видимо, имея привычку напрягать связки, широко открывая рот с чёрными зубами, обветренными губами и скачущими вверх-вниз короткими чёрными усами на смуглом от загара лице. Маленький и щуплый, председатель был на первый взгляд совсем непредставительным, не таким, каким привыкли видеть его коллег в советских фильмах в исполнении, например, Петра Вельяминова – красивого, рассудительного, принципиального, а походил скорее на рабочего завода, причём после смены – с уставшими глазами. Длинные кирзачи Ветрова до середины голенища были извазюканы землёй, а руки – испачканы мазутом, что вызвало у студентов критику и антисимпатию. Но по мере речи Николая Петровича, конкретной, деловой, детальной, не позволяющей терять время на повторах или разъяснениях, болтовня и обсуждения в строю прибывших исчезли сами по себе, в головах звучали только строки обрисованной перспективы предстоящих трудовых буден.

– Товарищи, я очень благодарен вам, что вы приехали к нам на помощь, – кричал председатель, поворачиваясь по сторонам с одинаковой регулярностью, как флигель; что тоже говорило об опыте выступления перед публикой.

– Партию благодари, – тихо ответил мужчине Стас и заткнулся от лёгкого поддыха от Стальнова.

– И комсомол, – поддержала Доброва маленькая Рита Чернухина, надеясь что и ей сосед Стаса уделит внимание. Но Володя только покачал головой, не удостоив девушку даже взглядом.

– Сейчас я расскажу вам, как мы будем жить и работать этот месяц.

– Эти полтора месяца, – язвительно поправила Кашина, шаловливо косанув глазами на Стаса и тут же наградив соперницу по перепалке взглядом суженных глаз. Про то, что срок практики увеличен с четырёх до шести недель, студентов «обрадовали» ещё на привале, во время обеда. С тех пор Кашина не переставала сокрушаться на эту тему. Добров на её слова промолчал, но его одобрение Ира все же заметила.

– Не женщины, а прямо комитет по поддержке, да Стас? – откомментировал сухо Стальнов, закусив верхнюю губу нижней.

– Жить вы будете вот в этих бараках, – мужчина развел руки по сторонам, весело обернулся и посмотрел на унылую толпу преподавателей на крыльце строения, ближнего к стоянке.

– Бараках? – глаза Шандобаева округлились и стали большими, как у европейца, – Мы шито на войне?

– Серик, не обращай внимания, – посоветовал Малкумов. Сам он тоже загрустил и подумал, что мысли о том, что в совхозе легче знакомиться с девушками, чем в институте на занятиях, не совсем верны.

Из толпы уверенно протянул руку Ячек. Председатель приветливо кивнул Мише, разрешая вопрос, но тут же, похоже, пожалел, так как сказанного не понял. Парень проговорил громким голосом, выйдя на шаг вперёд:

– Товащирь пердседатель, а почему бараки занываются бараками?

После такого толпа заржала и тут же принялась цитировать наизусть «товащирь пердседатель». Гофман весело ухмыльнулся, поняв, что новая кличка для Ветрова придумана. Пока все смеялись и шутили, Ячек пристально смотрел на худого и заросшего правителя колхоза, ожидая ответа.

Вместо председателя, глаза которого разъехались: один держал под прицелом странного рыжего студента, другой косил на руководство института, ответила Горобова:

– Ячек, встать в строй и все вопросы потом и мне лично. Ясно? Он – дизлексик, – тихо пояснила Наталья Сергеевна председателю. Ветров кивнул, но на всякий случай отодвинулся от толпы студентов подальше. Ячек неудовлетворённо вздохнул:

– Вот всегда так. Самое итнересное – топом.

– Не обращайте внимания, Николай Петрович, – попросила Горобова, предлагая жестом продолжать речь. Ветров пару раз хмыкнул, проверив голосовые связки, потом стал говорить, избегая смотреть в сторону рыжего парня со странным диагнозом.