– И как она его понимает? – проворчала Кашина, когда в очередной раз услышала: «плохой вестипаратный абуляр».

– Значит понимает, – в глазах Масевич проскользнула улыбка. Михайлов, рядом с девушкой, тоже улыбнулся.

– Видишь, как разговаривают? – Зубилина посмотрела на странную парочку, – Может, на правах доверенного, Сычёва всё же раскроет Ячеку тайну своего имени, как думаешь, Толик? – Зубилина посмотрела на Кириллова, использовавшего вопрос Кашиной как повод оглянуться и сразу впёршегося в Лену пристальным взглядом. Кирьянов, заметивший интерес друга к гимнастке, ревниво развернул соседа уверенным жестом:

– Сядь нормально, а то стошнит. Водитель, вы что нам решили показать ваши навыки в слаломе дорожного движения? – пробурчал Кирьянов, после очередной дуги автобуса.

Арбузопузый шофёр сдвинул прикуренную папиросу в угол рта и загоготал.

– Чё, укачивает народ? Это ещё что? На этой дороге хоть ямы, да всё же сбитый путь: объехал и гони дальше. Вы бы вот в Горький поездили, во Владимир… Там даже основные трассы после дождя – трясина. Я одно время туда возил иностранных туристов, так сказать по Золотому кольцу, обозревать красоты нашей глубинки. Вот они радовались… Им это кольцо всем поперёк глотки вставало уже после пятидесяти первых километров пути: зеленели даже самые привычные. Зато экзотика. Одна поездка в ПАЗике только чего стоит, – водитель пренебрежительно хмыкнул, – Во понаделали транспорту для людей! Мой – конь по сравнению с этими черепахами.

Шофёр кричал по привычке на весь салон и даже умудрялся поворачивать голову, рассказывая свои байки. «Конь» плёлся теперь уже третий час, с трудом преодолевая ту сотню километров, что отделяла Малаховку от совхоза. Горобова, сморенная жарой, бившей сквозь жидкие шторки окон, задремала, но от голоса недовольно вскинулась:

– Ладно, ладно, товарищ, вы на дорогу-то всё же смотрите. Не дрова везёте. И курите поменьше, у нас тут спортсмены едут, им дым вдыхать не положено.

Бражник на такие слова с готовностью кивнул:

– А уж животным вообще ваши папироски, как яд. Слышали же: капля никотина убивает лошадь?

Гена при таких словах лукаво подмигнул Цыганок:

– Поняла?

– Тю, так это ты не по адресу, гарный хлопец, – растянулась в улыбке Света. С тех пор, как выехали, в салоне произошли изменения в посадочных местах. Гена пригласил Свету сесть рядом, чтобы спрятаться за шторой от палящего солнца: там, где сидели Цыганок и Маршал, ткань была так изношена, что жара кипящим маслом текла в дыры. А прогнозы дождя, анонсированные Попинко, не подтверждались: в небе висели редкие тучи, ветер дул слабый, а солнце светило вовсю. Маршал пересела к Поповичу на сторону, противоположную от солнечной. Стас Добров, сидевший перед штангистом, предложил Кашиной, откровенно страдающей от тряски, сесть к нему и вытянуть ноги в проход. Теперь Ира ехала как принцесса на троне: поперёк салона, с подоткнутыми под спину вещами и могла видеть всех. Её ноги торчали в проходе и Добров то и дело хватал узкие щиколотки Кашиной, возвращая их на свои колени и удерживая девушку от падения. От такой заботы Кашина сначала вскрикивала, потом улыбалась, тестируя реакцию, прозведённую у студентов. Чаще всего она улыбалась Стальнову. Володя и Юра по-прежнему сидели вместе, но теперь оказались сразу перед Ирой и Стасом и на вскрики Кашиной реагировали разве что слабыми улыбками. Стальнов устал от дороги и тесноты и ему было всё безразлично, быстрей бы отмучиться. Хотя Галицкий и отдал гитару на хранение Соснихину, поменявшему место и усевшемуся на сидение, где ехали до этого Цыганок и Маршал, и тоже вытянувшему ноги, места для Володи и Юры было мало.

– Я пойду назад подремлю, – предложил наконец Стальнов и стал выбираться в конец салона, чем окончательно расстроил Чернухину: Рита уселась в автобусе сразу перед Галицким, занявшим место на двоих. Назад она не пошла, сославшись на тряску, но на деле всего лишь хотела быть поближе к Володе. Когда Володя сказал, что уходит назад, Рита тут же попросила Соснихина уступить ей место, чтобы поспать. Миша гордо заявил всем что он – «настоящий жентлёмен» и освободил место второкурснице, а сам, радостный, уселся на сидение, где ехали до этого Цыганок и Маршал, оказавшись ближе к Зубилиной, которой не переставал строить всякие рожи. Гитару у хоккеиста тут же забрал Стас, подозревая, что рассеянный Миша вполне может её уронить. Добров по-прежнему держал на коленях ноги Кашиной, которые покрыл сверху инструментом, и время от времени дёргал за струну. Стальнов, хмурясь от такой музыки, прошёл мимо в конец автобуса, переместил сумки на предпоследние сидения на свободные от багажа места, не посягая на свободу Попинко; на парня с корзиной и так было жалко смотреть. Казалось, что груз вот-вот продавит Андрею грудь. Что не поместилось на диван одного ряда, Стальнов поставил на пол и в проход, а сам улёгся на мягкие подушки автобуса. Чернухина улеглась на свободном месте, оставив подругу Катю Глушко одну.

Под смешные разговоры Ячека и Сычёвой Володя дремал и просыпался только тогда, когда автобус сильно кидало. Палящее сквозь шторы солнце ему не мешало.

В какой-то момент, избегая попасть колесом в огромную канаву, водитель так крутанул руль, что все в салоне закричали.

– Водила, ты так задний амортизатор в руках привезёшь, – киданул Савченко весёлым голосом и покрепче прижал упавшую на него Свету.

– Он же не специально, – Воробьёва, минуя взглядом двух Толиков, обернувшихся на вскрикивания Лизы и Лены Зубилиной, посмотрела на Цыганок с улыбкой. Света в ответ весело сощурилась, как щурятся дети: коротко и всем лицом.

Кириллов и Кирьянов, сидящие напротив Доброва, кинулись к гитаре.

– Держи инструмент, Стаска, – потребовал Толик-старший у товарища по группе; Добров тоже тренировался у Бережного.

– А то что нам в колхозе делать без гитары? – закивал Толик-младший, глядя не на Стаса, а на Зубилину.

– Не боись, дорогая редакция, этот трофей Стаска из рук не выпустит, – гордо похвастался Соснихин Зубилиной, как будто она была тут главной. Миша подмигнул Доброву. Тот вяло поднял кисть руки, что всё в порядке, докладывая опять же девушке. Лена согласно кивнула и указала расслабленному старшекурснику взглядом на дорогу:

– Ты бы, Добров, тоже ровно сел, а то тут обстоятельства превыше нас: угробишь инструмент, сам потом песни петь будешь, народ развлекая.

Голос Лены прозвучал неожиданно громко, шофёр в это время максимально сбросил скорость перед очередной канавой. Зубилина говорила как обычно: сухо, чётко и правильно, при этом командным голосом, как взрослая и как преподаватель, а не как юная студентка. Стас кивнул и послушно сел ровно, вцепившись в гитару. Кашина убрала ноги с его колен и скорчила недовольное лицо. Галицкий одобрительно присвистнул и выставил Зубилиной большой палец; Добров редко когда кого слушался, а тут сел, как вкопанный, и даже не моргал, удивляясь собственному подчинению какой-то там салаге первокурснице. Стальнов на слова Лены открыл глаза, но подниматься и смотреть кто там такая умная не стал, было лень: разморило. Сычёва и Ячек на секунду замолчали, тоже посмотрели на гимнастку. Серик и Армен, ехавшие в передней части салона, удивлённо переглянулись и медленно несколько раз покачали головами со значимостью, отдавая таким жестом мусульманское предпочтение. Горобова развернулась и посмотрела на полногрудую гимнастку не без удивления.

– Смена растёт Валентину Костину, Наталья Сергеевна, – Гофман гордо указал на подопечную глазами, потянувшись через проход и говоря приглушённо: хотя комсорга и парторга рядом не было, всё-таки информация была на опережение, а, следовательно, в широкой огласке не нуждалась.

– Прекрасно. Будет, значит, кому порядок на факультете навести, – согласилась Горобова, внимательно осматривая Зубилину под разными углами, но не обращая к ней взгляда, – Редко когда красота и ум в женщине составляют единое целое. Да, Владимир Давыдович? – преподаватели говорили негромко, но часть их разговора всё же доносилась до студентов сидящих поближе. В автобусе стало на удивление тихо.