Как и планировалось, Улька поселилась с Ореховым, Дебора — у Артамонова. Макарон втайне надеялся, что за компанию на жительство явится и Света, он даже снял двухместный номер, но, как выяснилось, в связи с рождением черноплодного мальчика у Лопаты нашлись дела поважнее. Единственное, что она прислала — навороченную записку, из которой все должны были понять причину ее неприезда: «Потому что браки заключаются на небесах, — путалась она в своих письменных показаниях, — первый — на первом небе, а седьмой — на седьмом. Но, скорее всего, мне предстоит операция».

— Так ты с ней венчаться собирался?! — расширили зрачки друзья. — Ну и поросенок! Да ты просто чемпион мира по дислокальным бракам!

— Не вижу никакой коллизионной привязки. Просто я обещал… — замялся Макарон.

— Он обещал сделать ей тибетский массаж, — помог ему вымолвиться Орехов.

— А что значит тибетский массаж? — спросила Улька.

— Тибетский массаж? Это массаж для тибе, — объяснил Орехов.

— И вот что я вам в таком случае скажу… — напрягся и задержал выдох Макарон. — Давайте-ка все бегом учиться водить машину. Один я вас долго не наразвожусь. — И бросил на стол техпаспорт. — У меня уже иванчики в глазах от бессменного руления…

— Не иванчики у него, а блажь, — успокоил всех Артамонов. — Не обращайте внимания. Если ему к салу жменю махорки — все как рукой снимет.

— Я никогда не научусь ездить на автомобиле, — призналась Улька. — Я излишне любопытна. Когда я еду, мне всегда нужно знать, какой породы кобель идет по тротуару.

— Мой ездит по проезжей части, — сказал Макарон, поглаживая пса.

— Придется брать водителя, — вздохнул Артамонов. — Это похоже на провокацию.

— Что-то я подустал, — снизил обороты Макарон.

— Ластик ты наш, — пожалела его Дебора и спросила: — А что за операция намечается у Светы? Пластическая, что ли?

— Бог ее знает. Она со мной в последнее время такими деталями не делится.

На личные дела отвели два часа, после чего инициативная группа уселась полукольцом вокруг отрубившегося Макарона и приступила к сотворению рабочего проекта «Лишенца».

— Внедряться на рынок надо через географию и религию, — доносилось из-за двери в гостиничный коридор и смущало уборщицу. — Исток России, святые места. Власти загадили Верхневолжье, дерьмо плывет вниз, заполняя страну. За основу возьмем экологию, а тут уж рядом и возврат церквей верующим. Главное для народа — жизнь и вера. В забойный пилотный номер Улька отснимет пару пленок.

В пылу толкования Орехов с Артамоновым охватывали все внутренние воды страны. Дебора смотрелась более поместной. Подтянув запоротые колготки, она молча набросала макет, на котором вертикальный разрез Волги был выполнен в виде уставшей анаконды, разлегшейся подремать у подножия Валдайской возвышенности. На схеме предлагалось указывать концентрацию вредных веществ в водах реки у населенных пунктов.

— А не станут ли жители покидать насиженные места после такого нашего экологического откровения? — засомневался Артамонов.

— Не станут. Во-первых, бежать некуда, а во-вторых, мы же не ухудшим обстановку своими текстами.

— Малюют, как на тренировке, — просыпаясь, произнес Макарон и, повернувшись к людям, продолжил: — Вот я лежу и думаю, неужели мы все это проходили?

— Конечно.

— Где же был я?

— Можно только догадываться.

Из окна было видно, как в «Старый чикен» затаскивали очередную партию расчлененных птиц, а оттуда на тачке в сторону заброшенного высотного долгостроя вывозили груды костей. Наблюдая с балкона за этой жанровой сценкой, Макарон боролся с львиным зевом и, разводя челюсти до крайнего положения, едва не раздавил себе глаза. Управившись, Макарон сказал:

— Я слышал, что главное в газете — строкомер.

— Тебя ввели в заблуждение, — вызволила его из профессиональной пропасти Улька. — Главное в газете — гвоздодер.

Дождавшись учредительских денег, «Лишенец» увел от Фаддея весь технический состав и часть творческого. Набор, верстка и корректура во главе с Ясуровой покинули «Смену» не задумываясь, а пишущие с минуту поразмышляли. У технарей мотив был един: «Смена» — это тупик цивилизации. А вот творческие перебежчики причинами разнились. Одни, хлебнув ренталловского лиха, почувствовали себя людьми, с которых можно спросить, другие — просто из симпатии к ренталловцам, третьи — потому что устали тонуть в трясине сменной идейности. Все они в один голос обзывали Фаддея фальшивогазетчиком.

Из перешедших в «Лишенец» резко выделялась Журавлева, которая, усевшись за пульт секретаря-референта, сразу замкнула на себя не только отделы, но и весь город. Никто так ловко не отбривал по телефону желающих узнать, где в данный момент находится Варшавский и когда будет на месте Макарон. Вокруг нее сам по себе образовался отдел кадров. Эпицентр фирмы сразу сместился к ее столу и стал сердцем второго этажа. Когда к Артамонову приезжали герои «76-Т3» Решетнев и Матвеенков, она кричала что есть мочи: «Накрывайте на столы! Срочно! Прототипы приехали!» И обслуживала гостей настолько приветливо, что Макарон прикрепил над ее головой мемориальную доску с надписью: «Осторожно, мин-ньет!»

Последним в коллектив пришел Волович — подающий надежды посох с православным набалдашником в виде веснушчатой головы. Он отслоился от «Смены» вместе с модемом, умыкнутым у американского благотворительного фонда.

— Прибыл в ваше распоряжение для продолжения рода! — отрапортовал он Макарону.

Макарон мучился три дня, а потом не выдержал — вызвал новичка среди ночи на такси и спросил:

— Но все же ответь, Волович — это отчество или фамилия? А то девочки черт знает что подумали…

С Воловичем, как с молодым поручиком, сочла за честь убежать прекрасная Бакарджиева. Все вздохнули, кто с облегчением, кто с завистью. Бакарджиева не умела выражать мысль короче чем тысячей строк. Заполненные ее письменами «подвалы» не спасал даже восьмой кегль. Надежда была на то, что Макарон избавит ее от тяжелого наследия.

Недостающих журналистов выращивали в холле гостиницы, куда Центром занятости направлялись падалицы и брошенки из числа гуманитариев, которых круговерть перестройки выкинула за пределы соцкультбыта. С ними проводился шефский всеобуч — знатоки делились репортажными и иными премудростями под лозунгом: чем отмывать старых, лучше наладить новых. Но большинство безработных уже не могли нарастить себя никаким плодом и усилия, что называется, шли в ствол. Другие не выдерживали муштры и сбегали в конкурирующие компетенции, унося идеи.

За лекторий отвечал Орехов и сам вел ряд предметов.

Засидевшись как-то раз с Нидвораем в импровизированном классе, Орехов перебрал и уснул в трико типа «тянучки». Проснулся средь бела дня, когда слушатели уже собрались. Как ни в чем не бывало он прошел к доске и начал выводить алгоритм сбора «посадочного материала» в ходе войны компроматов. После десятого параграфа он заметил, во что одет. В итоге его сменила Дебора, которой удалось сварганить некое подобие корреспондента даже из историка побед местной КПСС Комягина. В пробной заметке о «Старом чикене» он описал, как официантка с проворностью селезня принесла отбивную через час после заказа, как будто действительно отбивала ее у стада кур. Но хорошо, что через час, потому что через два в подвальчике началась разборка со стрельбой, и Комягину оставалось только описать свое бегство, чтобы материал получился первополосным.

Через шпицрутены Деборы прошло более ста человек. Директор гостиницы пригрозил ренталловцам выселением, если они не тормознут этот железный поток, а Центр занятости, наоборот, поощрил за перевыполнение плана по безработице.

В «Лишенце» был поставлен полный заслон непрофессионализму. От каждого требовалась въедливость — никаких пробежек по верхам. На двери Журавлевой Ренгач присандалил табличку на музыку Высоцкого: «Идет работа на волков, идет работа!»

Готовя пилотный номер, похудели в общей сложности на тонну. Ясурова клеила астролоны, въезжая по ходу во все типы пленок и крестов для разметки полос. Выяснилось, что под склейку необходим монтажный стол, а гостиничный паркет для этих целей не очень подходит. Допечатный процесс был изучен и внедрен быстро и с тщательностью Гутенберга. Орехов крутился вокруг Ясуровой на манер волчка. Улька поняла, что в ее отсутствие он вел себя неэкономно.