— Ныкакая особэнность! Мэна Нинэл всо, канэц!

— Ты что, застал ее с другим? Она ушла от тебя?

— Нэт, просто она сказал, что уже эта… ну, что лучше знат сэчас, чем пэрвый брачный ночь… — Высокотемпературная кровь Мурата вздымала жилы на кадыке и висках.

— Ну так что?! — удивилась Татьяна. — В цивилизованных странах все считают: если непорочна, значит, не пользовалась успехом.

— Гони ее в шею! — сказал Решетнев. — Ты только представь покрасочней, как она где-то с кем-то… и твою любовь как рукой снимет!

— Выходыт, всо врэма прошел зра?!

— Ну, почему зря, может, и нет. Ты для чистоты эксперимента попробуй себе смоделировать другую ситуацию: тебе сейчас приводят непорочную девушку, но не Нинель. Кого ты выберешь — ее или Нинель?

— Нынэл.

— Вот видишь. Так что не мучайся, а спокойно засади рюмаху, пока эти оглоеды все не выпили, — повел Решетнев рукой эдак вокруг.

— В жизни нас окружают одни ублюдки! — сказал в воздух Гриншпон. Фраза тут же стала крылатой. — Она сама к нему, понимаешь, ползет, а он еще и ерепенится!

Артамонов бросился составлять заявку на включение гениального выражения про ублюдков в очередную редакцию словаря устойчивых словосочетаний народной мудрости.

Вопрос с Муратом получился настолько злободневным, что все привстали для более удобного мотивирования. В комнатах вырубился свет, но дебаты продолжались до утра. Синклит девушек заседал в женском туалете, ареопаг парней — в мужском. Обе клики сошлись на том, что Мурат — ублюдок, а Нинель — жертва национального психомудильничества. Мурат был затоптан в грязь, тем более что он проболтнулся о своем заветном желании получить после института распределение на какую-нибудь таможню.

— Но ведь там нет турбин! — вскинула брови Татьяна.

— Смантыруют, — успокоил ее Мурат. — Атэц дагаваритса.

Под каблуком крещенских морозов быстро стихли метели. До зимних каникул оставались считанные дни.

Про то, что существует ее, Татьянин, день, Черемисина узнала совсем недавно и решила наверстать упущенное. Она объявила, что праздник назван в честь именно ее дня рождения, и велела прийти всем к ней в комнату. Объявила она об этом и Бондарю. Татьяна устала ждать счастливой случайности в плане сближения с ним. Врасплох, как она рассчитывала поначалу, не получилось. Поэтому оставалось действовать, методично подтачивая, примерно в такой последовательности: вечеринка в комнате — три сеанса подряд в кинотеатре «Победа» — ночь в ресторане «Журавли» — совместная поездка на выходные в Сосновку — ЗАГС. Последний пункт был для Татьяны необязательным, замуж она собиралась выйти после окончания института, поэтому интерес заключался в самом процессе.

Треугольник принудил Татьяну временно приостановить групповую вакханалию, поскольку крайне неопытная материаловедка Лариса Анатольевна, помешавшаяся на свойствах чугунов и сталей, пообещала сжечь группу в керамических печах, если не будут проведены все сорванные во время раскачки лабораторные работы.

Аспирантка Лариса Анатольевна достигала полного оргазма, когда кто-то из студентов умудрялся до конца раскрыть физический смысл понятия эвтектика, и такие штучки, как отложить лабораторные до греческих календ, с Ларисой Анатольевной не проходили.

В связи с металловедческими сложностями Татьяне пришлось пить мурцовку наедине с Наташечкиной. Как только речь красных девиц, а в народе — просто собутыльниц, стала вязкой, как алкидная смола, и крутой, как конус второго порядка, девушки на пару поднялись в 535-ю комнату.

— Привет, паренечки! — заявили они с апломбом.

— Как роды? — встречно поинтересовался Артамонов. — Воды отошли удачно?

— Какие воды?

— Ты уже родилась или схватки еще в самом разгаре?

— А остальной народ где? — строго вопросила Татьяна.

— Где-где, неужели ты не знаешь? Под воздействием слякоти.

— Так они все еще в лаборатории? — догадались гостьи.

— Конечно. Заливают друг другу горло свинцом.

— Шли бы вы все к черту со своими лабораторными! — воскликнула Татьяна, скусывая с ногтей кракелюр. — Весь праздник мне обломали!

— Кстати, Лариса Анатольевна интересовалась вашими персонами.

— Все свое мы отольем завтра.

— Ну-ну, — промолвил Артамонов и перевернулся на другой бок.

— Хорошо, что скоро весна! — воскликнула Черемисина немножко невпопад и устрашающе потянулась.

И действительно, весна пришла незаметно. Пока она сентиментальничала сомнительными оттепелями, грузовики вывезли из города весь грязный снег, и некоторое время сезон бродил по улицам, как безработный.

Снеговик под окнами общежития осунулся и выронил тубус. Вегетарианский нос его склевали мучимые авитаминозом воробьи.

Возвращаясь в толпе с занятий и наблюдая всю эту картину, Татьяна поскользнулась и всем телом упала на снежную бабу, не имевшую уже никакой художественной ценности. От бабы осталось только мокрое место. Татьяну подняли из лужи с помощью Рудика, Артамонова, Гриншпона, Решетнева, Матвеенкова и Усова.

А весна продолжала лиходействовать. Откуда-то поперла зелень, распогодились до неузнаваемости денечки. Лучеиспускательная способность студенческих глаз заметно возросла. С парней в момент послетали пиджаки, девушки вообще разоделись во что попало. Как непокоренные вершины в альпийских лугах платьев и сарафанов, завозвышались они над тротуарами и над всем мужским полом вообще. Люди стали неуправляемы. Мурат не успевал добираться до лекций после одного свидания, как тут же не успевал после другого. Он уже почти усаживался на аудиторную скамейку, но наступала пора очередного рандеву. Встречи с Нинелью плавно перетекали одна в другую, и залежалые рапиры Мурата стали покрываться налетом окислов.

Об остальных товарищах по учебе и говорить нечего. Те и вовсе не пытались попасть на занятия.

Первомайские праздники как нельзя лучше вписались в трудовую неделю, без наложений на уик-энд. В итоге образовались целых четыре дня свободы и весны.

— Может, прокинем демонстрацию и рванем в какой-нибудь поход? По местам трудовой славы, например, — почесал Усов за ухом, которое вяло улавливало песню о научном коммунизме преподавателя Рогожкина. — В борьбу за тотальный интернационализм надо вводить разнообразие. Это увеличит и подтянет интерес к термину и повысит действенность самого метода.

— А меня за вас всех потащат на бюро! — взвизгнул Климцов. — И срыв мероприятия повесят на меня. Нет, давайте без всяких саботажей. Попрошу всех прибыть на демонстрацию как положено. Считайте, что я оповестил вас под роспись!

— Можно назвать мероприятие маевкой, в память о первых политических пьянках за городом, на природе!

— Никаких маевок! Я требую стопроцентного участия в демонстрации! стоял на своем комсорг.

— Ну, хорошо, отправиться в поход можно будет и после демонстрации, хотя из-за нее мы потеряем целый день, — снивелировал разговор Соколов.

— А кто поедет? — спросил Артамонов.

— Чисто мужская компания, я полагаю, — попытался заузить масштабы мероприятия Усов.

— Этот номер не пройдет, — вмешалась Татьяна. — Мы должны непременно сопровождать вас! — Едва она въехала в суть беседы, как из ее глаз тут же заструились перспективные лучи участия. Поглаживая овчарку Рогожкина, она дала понять, что в противном случае отпускает ошейник, и делайте тогда, что хотите.

Преподаватель Рогожкин был слепым. С миром абстрактным его соединял висевший на груди портативный приемник, а с миром конкретным связывала собака-поводырь. И не только связывала, но и делала всю погоду на семинарах по научному коммунизму. По звонку Рогожкин усаживался за стол, а собака приседала у двери. Таким образом все опоздавшие отсекались, а если после звонка они пытались заглядывать в аудиторию, собака дико рычала. Потом она помогала Рогожкину вести семинар: ловила лишние движения подначальных и подавала знак хозяину. Подсмотреть ответ в книжке было бесполезно — собака моментально все пресекала. Рогожкин знал: раз собака суетится, значит, отвечающий листает какое-нибудь пособие.