Ход проведения вполне стандартной деловой игры в выборы и самоуправление со взрослыми участниками ошеломил сначала нас, а потом и самих участников. Изучив и горячо приняв теорию гражданского общества, молодые люди начали деловую игру в демократические выборы и полностью подчинились собственным авторитарным моделям поведения. Причем бессознательно.

В результате – ровно через сутки после демократически проведенных выборов – 300 человек ненавидели свой парламент, свое правительство и местный бизнес.

Еще вчера такие милые молодые люди, прошедшие курс командного сплочения и певшие у костра незабываемое митяевское «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались», как по мановению какой-то злой волшебной палочки бросились в бой без правил за власть в кемпинге.

Мы, организаторы и игротехники программы, передав управление кемпингом молодым лидерам (замечу – не детям!), находились, мягко говоря, в состоянии шока. Ситуация могла быть определена как преддверие смуты.

На первой же встрече с избирателями девушка из Питера, утвержденная в должности спикера парламента, отвечая на вопрос, как формировалось правительство и по какому принципу назначались министры, хамски заявила: «Вы что, читать не умеете?! На дверях все написано!»

Прямо как в рязановских «Небесах обетованных»[11]: «Пошли подскоком, говны собачьи!»

При этом всего за пару дней до избрания и назначения она обошла чуть ли не всех избирателей в кемпинге и каждому лично что-то пообещала. Агитация народа маленького, но гордого государства была проведена на высочайшем уровне.

В правительстве дела шли не лучше. Министры заперлись в административном здании, как Керенский в Зимнем дворце. Что они делали и какие решения принимали, не знал ни один человек в лагере. Лидеров общественного движения, в основном девчат, прогнали изо всех властных и представительских структур, обозвав шарлатанками, истеричками и дармоедками.

Те решили не сдаваться и, постелив на пороге столовой туристические коврики, объявили лежачую голодовку. Настоящую! Хотя и напрасную: пикет голодающих длинноногих красавиц всех только веселил. Переступая через лежащих у входа в столовую бунтовщиц, министры хихикали и подшучивали:

– Это у вас какая диета – политическая?

Нам же было не до смеха: над лагерем повисла гнетущая атмосфера злобы, разочарования, обиды и тревоги. Два часа на оперативке мы спорили: прекращать игру? Вмешиваться? Или ничего не делать? Меня так и подмывало воспользоваться благоразумно предусмотренной поправкой к Конституции, ввести прямое административное управление и прекратить весь этот бардак! Одним махом покончить с необузданной демократией, восстановить социальную справедливость, развести людей по зонам, вернуть им комендантов зон, счастье, взаимопонимание и «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!».

К счастью, решили ничего не трогать и предоставили молодым лидерам возможность самим решить свои проблемы. В это трудно поверить, но через два дня все проблемы были сняты. Запрудив центральную площадь кемпинга, возмущенный народ «построил» спикера по стойке смирно, не очень любезно объяснив зарвавшейся девушке, что для ее перевыборов достаточно поставить вопрос о доверии и закрыть тему за три минуты.

Парламент, убедившись, что народ не шутит, «построил» правительство. Неподкупные лидеры третьего сектора были восстановлены в правах и назначены судьями. Разобравшись с политическими проблемами, молодые люди без труда запустили экономические процессы, и до конца смены жизнь катилась как по маслу.

Наскочив друг на друга, как ежи, молодые лидеры «укололись», разбежались и стали держать классическую дистанцию, известную каждому начинающему психологу: и иголки не колются, и тепло вместе. А ведь мы чуть было не ввели антибиотик против авторитаризма, когда пик болезни был уже позади.

Позже мы вместе с ребятами проанализировали групповую динамику в нашем маленьком государстве. Во время конфликта властей с народом у молодых поселенцев четко обозначились три поведенческие линии: стремление подчинять, готовность подчиняться и – у наиболее многочисленной группы – полная социальная апатия. Мы назвали выявленный эффект синдромом зомби.

На любую конкурентную ситуацию реакция ключевых лидеров была исключительно агрессивной и деструктивной – не доказать в деле, что ты лучше, не убедить референтную аудиторию в своем преимуществе, а «уничтожить» или любой ценой дискредитировать политического противника.

В критической ситуации подавляющее большинство лидеров не только проявили полную неспособность к диалогу, но и, что гораздо печальнее для нас как для педагогов, продемонстрировали готовность пойти на любой подлог ради достижения политических целей.

Сделанные после школы выводы сильно пошатнули нашу уверенность в скорой победе гражданского просвещения и демократического воспитания на территории РФ. Во-первых, мы убедились, что, стремясь повлиять на окружающих, молодые демократические лидеры страны, искренне радеющие за гражданское общество и демократию, абсолютно бессознательно руководствовались авторитарными моделями поведения. Во-вторых, учитывая молодость наших участников, уровень их информированности об основах демократии и отсутствие опыта жизни в советский период, мы с ужасом думали о ментальности остальной части российского населения.

Говорят, московская телебашня в Останкино была спроектирована и построена по принципу ваньки-встаньки: если какая-либо неведомая сила сумеет пригнуть ее до земли, она все равно вернется в исходное положение. Как это ни горько осознавать, несмотря на многочисленные демократические прививки, наша страна, как лунатик, в любой момент готова вновь побрести к тоталитаризму.

Находясь под впечатлением от увиденного на Истре, осенью того же 2003-го я принял участие в дискуссии на встрече молодых лидеров России, США и Великобритании. Суть моего выступления, а точнее сказать, предупреждения заключалась в том, что не следует обольщаться переменами, произошедшими в России за годы после перестройки. Если что-то изменилось, так только в сознании очень узкого круга интеллигенции и деловых людей. Подавляющее большинство россиян, включая новую генерацию молодежи, остается в плену у авторитарных стереотипов поведения, а зачастую и тоталитарного мышления. Но самое главное – российская школа как производила, так и производит ментальность «советского человека», приученного видеть везде врагов, не иметь мнения, отличного от мнения партии, и привыкшего жить по формуле: «Придите, дайте денег и скажите, что делать»!

Мое заявление о российской системе образования, как о социальном конвейере, производящем «строителя коммунизма» в худшем понимании этого слова, вызвало бурю негодования.

В один голос организаторы уважаемой конференции начали уверять меня в том, что фундаментальным наукам лучше, чем в России, не учат нигде. Так то – наукам. Красному карандашу никто не мешает быть деревянным. Мне казалось, что я внятно говорил не об образовании вообще, а о системе воспитания и социализации нашего юношества, работающей так, словно выпускникам школ снова предстоит жить в вертикально устроенном СССР. Но на меня так отчаянно зашикали из президиума, что я поспешил закрыть тему и отошел от микрофона. В голове пронеслось: «А может быть, я не прав? Может быть, это паранойя?»

В перерыве меня окружила группа молодых людей, отучившихся за рубежом по обменным программам и вернувшихся в российские регионы:

– Вы их не слушайте. Вы даже не представляете, насколько все сказанное вами – правда!

Я успокоился. «Если у вас действительно паранойя, это еще не значит, что вас не преследуют», – почему-то пронеслось в голове.

Синдром зомби не давал мне покоя. Не из учебников психологии, а из личного опыта я вдруг понял, что традиционное для базового педагогического образования поле ЗУНов – знаний, умений и навыков – надо срочно расширять знаниями об управляющих человеком скрытых ментальных моделях, самых тонких механизмах нашего бессознательного «софта».