— А где же им быть? Будь спокоен, как положил, так и будут лежать до самого Хачмаса.

Дадаш сказал, садясь:

— Будь они мои, я бы и думать о них забыл. А то ведь в них почти все чужое. Сам знаешь, нет ничего хуже — везти чужое добро. Свое добро пропадет сам себя ругай, ни перед кем виноватым себя не чувствуешь, а чужое проворонишь — греха не оберешься.

— Об этом не думай, Дадаш, ни перед кем тебе виноватым чувствовать себя не придется. Дадаш хлебнул чаю.

— Кстати, забыл спросить тебя, Алибала: в прошлый раз ты нашел портмоне, что с ним?

— Вернул владельцу. — И Алибала рассказал, как нашелся владелец бумажника. Кстати, он тоже едет в этом вагоне.

— С нами?

— Да, через два купе от тебя. Он тогда сам вернулся в вагон. Конечно, обрадовался, что деньги и документы получил в целости и сохранности, благодарил… А вот сегодня подарил мне часы…

— А много было денег?

— Да я что, считал?

— Часы покажи. — Дадаш взглядом знатока оценил подарок Велизаде. — Ахунд, ахунд — вроде не от мира сёго, а вкус у него современный, модные выбрал часы. Да и то сказать, твой поступок большего стоит. На вопрос, не видел ли бумажник, ты мог только руками развести.

— Ты, Дадаш, меня немного знаешь: хоть я и не богат, мне чужой копейки не надо.

— Сейчас иные такие суждения высмеивают. Раз, считают, нашел, значит, твое, можешь съесть и запить бутылкой холодного «Бадамлы».

— Говорю тебе: в мой дом еще ни разу до сих пор не вносилась нечестно заработанная копейка. Я привык есть хлеб, заработанный собственными руками. Так будет, пока я жив.

— Откровенно говоря, Алибала, ты уж слишком… Брать чужое, обманывать, это, конечно, не дело. Но если тебе случай такой подвалил, удача, ничейные деньги или дарят, прямо навязывают, отчего не взять? Я просто поражаюсь, как ты тянешь на сухую зарплату от получки до получки…

— Я привык, и мне хватает. Меньше плова, зато голова здорова. По ночам сплю спокойно в своей бедной квартире. Не знаю, что такое страх и тревога. Дрожать не за что… — Алибала усмехнулся. — Вот в нашем старом дворе на Касума Измайлова жил один сосед. Работал оценщиком в комиссионном магазине, ловчил, выгадывал кое-что, скупал одежду и оригинальные вещи. Скупал по низкой цене, из-под полы продавал по высокой. Говорят, миллионами ворочал. А вот тратить деньги боялся. Жил всегда настороженно. Когда начали продавать легковые машины, хотел купить. Лотерейных билетов покупал рублей на пятьсот — все рассчитывал, что машину выиграет. Но даже детского велосипеда не выиграл, а деньги ушли. В конце концов, говорят, за пятьдесят тысяч купил у кого-то билет, выигравший машину «ГАЗ-24», и пустил слух, что это на его билет пал выигрыш. Никто ему не поверил, но говорить об этом не стали, а он все равно дрожит и озирается. Разве это жизнь?

— Эх, Алибала, у безденежного и горя нет, одна бедность. Зато у денежного человека сразу два горя: приходится от всех скрывать свои деньги, нажитые тем или иным путем, правдой или кривдой, — это одно горе; имея возможность жить в свое удовольствие, денежный человек вынужден жить скромно — это горе второе. Жить бедняком, имея кучу денег, — это сущее горе. Я знаю таких людёй у нас в Кубе. Всю жизнь, как говорил Бахлул Даненде,[3] гребут, а потом все достается собакам.

— Если деньги заработаны честным трудом, нечего стесняться. Будь у меня такие деньги, посмотрели бы вы, как я их потратил! Во-первых, вместо убогой дачи в Шувелянах построил бы небольшой двухкомнатный домик с верандой и антресолями… Обнес бы дачу каменным забором. Купил бы «Жигули», чтобы туда ездить. И встречал бы там друзей и семью сына…. Деньги для того и зарабатывают, чтобы с толком тратить, а не копить в кубышке.

— Все, о чем ты тут мечтаешь, Алибала, даже такие бедняки, как я, могут запросто сделать. Подумаешь, дача, «Жигули»… Я имею в виду людей, у которых хватило бы денег построить десятиэтажные дома со всеми удобствами. Ты мелко плаваешь, Алибала…

Построить дачу и купить машину — это, выходит, пустяк? Да однажды он для интереса подсчитал, что только для благоустройства дачи, по примеру некоторых соседей, потребуется тысяч десять. Где ему взять такие деньги? Если продать все, что есть в доме, и то не собрать такой суммы. А Дадаш говорит, что такие траты пустяки. Но какой же он бедняк, если может при желании потратить тысяч двадцать? Значит, у него есть такой запас средств, что десять — двадцать тысяч, потраченные на машину и дачу, не отразятся на его материальном положении. Ничего себе бедняк! Если такие люди, как Дадаш, считают себя бедняками, то что же говорить о таких, как он, Алибала?

Садых той порой проворно разносил чай по вагону. Когда он забежал в служебное купе, чтобы взять сахар, Дадаш и Алибала уже выпили свой чай. Он взял стаканы, чтобы наполнить их, но Алибала сказал:

— Ты поработал, посиди, отдохни немного.

Алибала встал, надел свой халат и принялся мыть стаканы. Садых, словно только и ждал его предложения, сразу сел. Дадаш понравился ему еще с прошлого рейса, и он с ходу стал расспрашивать его, как он провел время в Москве, как отдохнул.

Далеко осталась Москва. Дождь все еще шел, ничуть не стихая. В вагоне было сумеречно, к тому же вечерело. Алибала включил свет. Работая, он все продолжал думать о том, что Дадаш считает пустяком трату тысяч в двадцать. Он не верил, что у Дадаша когда-либо были такие деньги. Дадаш просто не представляет, какая это сумма, вот и треплется. Деньги у него, конечно, есть, но не так много. Но зачем так загибать? Говорить, конечно, можно все, что угодно, но верить во все необязательно.

Поезд вышел из Дербента, набирая скорость. Выло раннее утро, пассажиры еще спали. Но Дадаш, давно проснувшись, оделся, потихоньку взял баул, портфель, корзины, вынес их в коридор и теперь стоял у окна, озабоченный, курил.

Хотя билет у Дадаша был до Хачмаса, он собирался сойти раньше, в Худате, потому что, как он объяснил Алибале, в Худате легче с машиной и можно быстрее доехать до Кубы, чем из Хачмаса. «Ну и сразу брал бы билет до Худата, — сказал Алибала, — зачем же до Хачмаса?» — «Да я решил это уже в дороге», — сказал Дадаш. Из Минвод ему удалось позвонить сестре, племянник приедет за ним на своих «Жигулях» в Худат.

Дадаш смотрел на поля, окрашенные первыми лучами солнца, на синеющие вдали горы. Скоро поезд минует территорию Дагестана и пойдет по азербайджанской земле. Скоро конец пути. Дадаш хорошо знал эти места. Много раз проезжал поездом, ездил на машине из Кубы в Дербент, Буйнакск, Махачкалу. «Лишь бы только Явуз не проспал, вовремя приехал в Худат, чтобы я со своими вещами не ждал его на станции. Парень беспечный, забывчивый… Если где задержится, надо искать другую машину… В такую рань где ее найдешь? — беспокойно думал Дадаш. — Ну ничего, подождем, посмотрим…» Он выбросил за окно окурок и тут же закурил новую сигарету.

Алибала умылся и, вытираясь полотенцем, подошел к Дадашу, спросил:

— Чемоданы не пора спускать?

— По-моему, можно. Помоги, пожалуйста.

— Тогда давай сперва снесем в тамбур корзины, а то они будут мешать в проходе: пассажиры просыпаются.

Отнесли по корзине в тамбур, потом Дадаш вернулся за третьей корзиной.

— Теперь давай спускать чемоданы. Э-э, одному с ними не справиться, даже вдвоем трудновато, надо будет Садыха разбудить. — Алибала сорвал одеяло, в которое с головой закутался Садых. — Вставай, Дадаш сходит, надо помочь спустить чемоданы.

— Что, уже Хачмас?

— До Хачмаса еще далеко, Дадаш в Худате сойдет.

— В Худате? — Садых потянулся, встал. — Я готов. Алибала уже подставил лесенку, чтобы подняться за чемоданами, когда Дадаш сказал:

— Может, не стоит спешить? Подождем пока, спустить чемоданы — минутное дело.

— Как хочешь.

— Племянник у меня такой человек, что верить ему нельзя. Может и проспать, может и заартачиться и не приехать, тогда придется ехать до Хачмаса. Там перед станцией всегда дежурят такси.