— Что ты плетешь, Садых, он от чистого сердца предлагал. Пусть не двести и даже не сто, но отблагодарить по-своему хотел. Не берем — другое дело, но осуждать не будем, имей совесть.

— Я не осуждаю, а только…

— Послушай меня, Садых: тут жалеть нечего, правду говорю…

Следующий рейс мало чем отличался от других. Приехали в Москву. Проводили пассажиров, прибрали, вышли в город. Был дождь, поэтому далеко не пошли, купили, что надо, поблизости, вернулись обратно.

Хотя до начала посадки было немало времени, нетерпеливые пассажиры с чемоданами и узлами стояли на перроне, под навесом. С Курского вокзала поезда отправлялись во многие города, и всегда было много провожающих и встречающих.

Садых брился в коридоре электрической бритвой. Али-бала сидел в служебном купе, сложив руки на груди, и смотрел на перрон. По оконному стеклу струйками стекала дождевая вода.

Алибала ждал Дадаша. Ведь Дадаш сказал, что непременно возьмет билет на сегодняшний рейс и непременно в их вагон. Удалось ли Дадашу взять билет именно в этот вагон? Мог попасть и в другой. Тогда надо просить кого-нибудь из пассажиров поменяться местами. Но пассажиры на это идут неохотно…

«Что это раньше времени я думаю об этом? Придет Дадаш, тогда видно будет. Может быть, он раньше намеченного закончил свои дела и давно вернулся домой. В Москве лишний день не засидишься, с гостиницами очень трудно. Зимой еще куда ни шло, можно найти местечко, а в эту пору к ним и близко не подойдешь. Места заранее бронируют командированные, и то с трудом устраиваются, а Дадаш приехал по своим делам…»

Раздумья Алибалы перебил голос Садыха.

— Пришел? — с удивлением спрашивал Садых.

— Я хозяин своего слова: как сказал, так и сделал.

Это был голос Дадаша. Алибала поднялся и вышел в коридор. Дадаш стоял в дверях вагона. Кто-то снизу подал ему большой чемодан. Дадаш в свою очередь протянул чемодан Садыху, улыбнулся Алибале:

— Здравствуй, Алибала! Не ждал?

— Наоборот, ждал с нетерпением.

На перроне, возле вагона, стояла тележка носильщика, на ней стояли корзины и еще два больших кожаных чемодана — они сверкали под дождем, словно лакированные.

Дадаш спрыгнул вниз, помог худому, заросшему щетиной носильщику в старом плаще поднять чемоданы и корзины в тамбур. Алибала стоял наверху, принимал багаж и передавал его Садыху.

Потом Дадаш дал носильщику трояк и поднялся в вагон. Он был первым пассажиром, его место было в третьем купе, нижнее. Если бы принесенный им багаж разместить в ящиках под нижними полками и в багажном отсеке над дверью, то для багажа остальных пассажиров не осталось бы свободного места.

— Нехорошо, если я займу все багажные места, пассажиры станут ворчать, сказал Дадаш. — Что, если положить часть этих вещей в служебное купе? Может быть, чемодан туда отнести? Не возражаешь?

В служебном купе тоже не было свободных мест, там было сложено то, что купили Алибала и Садых. Громадные чемоданы Дадаша были, судя по виду, набиты до отказа, да и тяжелы, как свинцовые.

— Н — да, — сказал Алибала, — они у тебя какие-то нестандартные. У нас в купе только один свободный ящик, свои вещи едва поместили.

— Ну вот! — разочарованно вздохнул Дадаш. — Что мне теперь делать? Я на тебя понадеялся, накупил кое-чего. Да и чемоданы мне уж очень понравились, а они, проклятые, под полку, пожалуй, и не полезут… Ты же знаешь, как у нас бывает: стоит кому-нибудь собраться в Москву, со всех сторон бегут родственники, суют деньги, просят купить и то, и это, и пятое-десятое. Отказать — неловко, невольно всем обещаешь выполнить просьбы. Покупаешь, бегаешь по магазинам, потом кинешься укладывать вещи — и тут видишь, что надо прикупить еще и пару чемоданов, потом все это переть на себе… Но я, правда, подумал, что ты все это пристроишь как-нибудь, поэтому и приехал пораньше, чтобы спокойно разместить багаж и никому глаза не мозолить и не мешаться под ногами.

Алибала не понял, почему Дадаш сказал, что багаж не должен никому «мозолить глаза»? «Не тайком же везет. Все свое, покупное. Что с того, если эти чемоданы увидят? Утащить не утащат, такого еще у меня не бывало, и съесть не съедят. Разве кто-нибудь прикоснулся к его корзинам, когда он вез их из Хачмаса в Москву? А может, Садых? Он, со своим неуемным аппетитом, мог опустить руку в корзины… А Дадаш мог заметить и вот теперь просит спрятать вещи подальше. Ну, допустим, Садых взял грушу-другую… Нехорошо, но ведь пустяк, ерунда. А сейчас Дадаш везет из Москвы не фрукты. Чем там можно соблазниться?»

— В твоем распоряжении целый вагон, — сказал Дадаш, — что такое три чемодана? Пристрой куда-нибудь.

— Было бы место, я и без твоей просьбы разместил бы хоть сотню чемоданов…

— Алибала-даи, — сказал Садых, — давайте я из нашего ящика вытащу свои вещи, сложу под столом — один чемодан можно будет положить в ящик. Очень уж они велики, два в ящик не влезут.

— Это не выход, Садых. Вот, глянь-ка сюда, — Алибала указал на отсек над дверью, где были сложены одеяла. — Давай освободим этот отсек и сложим чемоданы туда.

— Давай, — согласился Садых. — Два чемодана там поместятся. Третий впихнем под сиденье вместо моих вещей. Но куда же мы денем столько одеял?

— Ну, это проще простого. Разнесем по купе. Подушки крохотные, пассажиры, если захотят, могут подложить одеяла под голову, а не захотят — могут расстелить на постели.

Алибала был высок ростом. Он подставил складную лесенку, взобрался на нее, стал передавать Садыху по два, по три одеяла, а тот разносил их по купе.

Дадаш стал помогать проводникам. До появления пассажиров все вещи устроили, и только тогда Дадаш облегченно вздохнул, снял и повесил на крюк пиджак. Брюки на нем были мокрые, надо сушить. Алибала принес ему на смену свои, запасные. Дадаш охотно переоделся, сунул ноги в тапочки и сказал, что теперь хорошо бы чайку…

Садых разжег титан. Началась посадка. Алибала стоял у входа, проверял билеты, отмечал места, но, занятый своим делом, не переставал размышлять о том, что же такое везет Дадаш, что, не скрывая, все время беспокоится о чемоданах. Лишь когда эти пузатые чемоданы были уложены в служебном купе, он с облегчением сказал: «Как хорошо, Алибала, что ты нашел им место в вашем купе. Здесь безопасно, и никто не коснется их. А если спросят чьи, скажи, пожалуйста, что твои. Если сказать, что все мои, могут удивиться, что один человек везет столько вещей. А на что мне лишние разговоры?»

«Непонятно, почему Дадаш так беспокоится? Кто может заподозрить его в чем-нибудь? Да и почему заподозрить? Что страшного в том, что везет много вещей? Никого не ограбил, не чужое везет, свое, никто его не возьмет, никто не отнимет. Так почему я должен сказать при случае, что эти чемоданы мои? Ну и что, скажу, что мои. Но и Дадаш может сказать, что они — его. Чего ему бояться? Купил в Москве товары для своих знакомых, и кому какое дело до этого?»

Полная азербайджанка с молодой красивой девушкой едва поспевали вслед за носильщиком, который вез на тележке большую картонную коробку. Наверное, в коробке было что-то хрупкое.

— Ради бога, братец, помоги носильщику поднять эту коробку наверх, обратилась женщина к Алибале, — я на него не очень надеюсь, уронит, сломает, а вещь дорогая, это чешская люстра, по знакомству достала, заплатила за нее столько…

Коробка была велика, но не тяжела. Алибала взялся за один край, носильщик — за другой, и они положили ее на площадку, а Садых, стоявший в дверях, отнес коробку в четвертое купе.

— Здравствуй, сынок, как ты поживаешь?

Алибала, проверявший билет военного, оглянулся: кто это его величает сынком? Седовласая, с глубокими морщинами на лице, тепло одетая женщина приветливо улыбалась ему. Алибала узнал ее.

— Здравствуйте, тетушка, — ответил он. — Слава богу, вы поправились и возвращаетесь домой. Все, кто обращается к здешним врачам, поправляются и возвращаются, если их болезнь излечима. Поднимайтесь в вагон, я вам помогу.