Прошло много дней.

Летучий Голландец в сопровождении яхты Терминатора миновал Экватор, обогнул африканский материк и Пиренейский полуостров и вошел в Бискайский залив.

Приближались берега Франции.

Вечерело.

Фредди Крюгер стоял, облокотившись о борт корабля, и вглядывался вдаль, где приветливо мигали огни материка. Капитан Летучего Голландца был за штурвалом.

Вдруг Крюгер изменился в лице и коротко вскрикнул.

— Что с вами? — спросил голландец.

Фредди держался за виски, силясь понять, что происходит.

— Кажется, кто-то вызывает меня в свой сон… — пробормотал он сквозь зубы.

Его начало трясти. Он завертелся на месте. С каждым мгновением скорость вращения нарастала. И вот уже там, где он только что стоял, закружил столб черной пыли.

Капитан Летучего Голландца с интересом наблюдал, как образовавшийся на палубе смерч перекинулся за борт корабля и огромным веретеном стремительно полетел в сторону побережья.

В Парижской Опере был аншлаг. Давали «Фауста» Шарля Гуно.

В партии Маргариты выступала восхитительная и неотразимая Кристина Доэ. Злые языки утверждали, что в ее любовниках числится сам Призрак Оперы. Однако никто не мог привести тому доказательств, да и существование самого призрака оставалось еще под большим вопросом; музыкальные критики склонялось к мысли, что слухи о пресловутом призраке распространяются исключительно с целью рекламы и не без ведома директора Оперы.

Второе действие было в самом разгаре. Затаив дыхание, взволнованная публика следила за мучениями Зибеля — приятеля Маргариты, который был в нее тайно влюблен. Он рвал в саду цветы, чтобы преподнести их любимой девушке, но по воле Мефистофеля они увядали в его руках. Зибель, партию которого по весьма странной прихоти композитора неизменно исполняла женщина — меццо-сопрано — плакал, ругался, понося всех святых, и вскоре в саду на сцене не осталось ни одного несорванного цветка. Увидев, что рвать больше нечего, Зибель наконец угомонился, вытер слезы и скрылся за занавесом.

Виконт де Шампиньон пожалуй был единственным из зрителей, кого совершенно не трогали терзания несчастного влюбленного, впрочем, как и все остальное, происходившее на сцене. Уже с середины первого действия он недвусмысленно клевал носом, а к началу второго его прямо-таки тянуло положить голову на плечо своему соседу справа.

Де Шампиньон забрел на оперу не столько потому, что был большим поклонником шедевра Гуно, — просто ему хотелось поглазеть на великолепную Кристину Доэ, а при случае — чем черт не шутит! — и прошмыгнуть к ней в уборную. Но после вчерашнего банкета в замке маркиза де Помпидура у виконта так шумело в голове и слепило в глазах, что вскоре он совершенно забыл о пикантной цели своего появления в Опере.

Все эти двоящиеся в глазах мефистофели, фаусты, зибели, валентины, маргариты кружились перед ним назойливой орущей толпой, сливаясь в неразличимую пеструю массу, и порождали у виконта только одно желание — зарыться с головою в подушку.

После сцены с Зибелем виконт де Шампиньон решительно поднялся со своего места и стал пробираться к выходу. При этом он ежесекундно падал на колени дамам своего ряда, выбивая у них из рук бинокли, и, когда его с негодованием отталкивали, наваливался на противоположный ряд и портил прически впереди сидящим. За виконтом тянулся шлейф возмущенного шепота и скрип кресел.

Позорное бегство де Шампиньона очень обрадовало сидевшую позади него представительную, увешанную бриллиантами даму. Теперь она могла следить за сценой спокойно, без того, чтобы постоянно елозить в кресле, стараясь хоть что-нибудь разглядеть за качавшейся из стороны в сторону спиной виконта.

Но знатную даму ждало новое разочарование. Стоило ей на секунду прикрыть глаза, чтобы промокнуть их надушенным узорным платочком, как, раскрыв их вновь, она с изумлением увидела перед собой спину человека в шляпе и плаще, который неизвестно каким образом успел очутится на пустующем месте. От человека исходил невыносимый запах свежевыпотрошенной рыбы.

Из плоской груди потомственной театралки вырвался вздох негодования. Кто посмел пропустить в этот божественный храм искусства какого-то немытого рыбака, который будто только что вернулся с промысла, не соизволив даже переодеться!

Скорчив недовольную мину, она постучала сложенным веером по плечу неизвестного и, наклонившись вперед, зло прошептала:

— Снимите шляпу, мсье.

— Но, мадам, разве мы на похоронах? — рассеянно произнес Фредди Крюгер, оборачиваясь к ней всем телом и проводя кончиками лезвий по виску. — Или здесь устроили поминки?

Бросив взгляд на его изуродованное лицо, дама завизжала от ужаса и омерзения, да так громко, что с нее градом посыпались бриллианты. Ее долговязые дочери, сидевшие по обе стороны возле своей мамаши, забились в истерике.

В партере поднялась паника. Все повскакивали со своих мест.

На сцене в недоумении замерли Мефистофель и Фауст.

Со всех сторон по залу понеслись возгласы, достойные лучших пьес театра абсурда.

— Что случилось?

— Какой-то дамочке привиделась мышь?

— Перестаньте острить, Жан! Не бывает дыма без огня…

— Огонь?! Господа, вы чувствуете какой-то странный запах?

— Неужели, пожар?

— Где? Я ничего не вижу…

— Пожар! Мы горим! Луи, скорее к выходу!

— Пожар! Пожар!!

— Скорее на воздух!

— Ай, мадам, вы отдавили мне ногу!

— Не загораживайте проход!

— Да не толкайте же меня своими потными руками!

— Перестаньте кокетничать, мадемуазель, сейчас не время…

— Скорее же! Скорее!

Служащие Оперы высыпали в боковые проходы, убеждая зрителей, что для паники нет никаких причин. Подобно волнорезам, они изо всех сил старались погасить накатывавшие на них волны встревоженных людей.

В возникшей суматохе Крюгер быстро покинул партер и перебрался в одну из лож первого яруса.

Это была ложа номер 5. Ложа Призрака Оперы. Но Фредди Крюгер об этом не знал.

Фредди пристроился за портьерой возле, как ему казалось, пустого кресла, и украдкой стал наблюдать за разворачивающимися в партере событиями. Страх людей притягивал его внимание. Ему было интересно, что произойдет дальше.

Директор Оперы в отчаянии подскочил к оркестровой яме и горячо зашептал что-то на ухо дирижеру. Тот вежливо кивнул. Повернувшись к музыкантам, дирижер постучал своей палочкой по лысой голове «первой скрипки», призывая всех приготовиться, после чего с воодушевлением взмахнул руками.

На сцену выпорхнула Кристина Доэ. И запела.

О, как она пела!

Как никогда в жизни. Забыв о словах, о нотах, единственно повинуясь клокочущему в глубине ее души океану музыки. Ее тембр завораживал, вызывая даже у закаленных театральных критиков столбняк и ком в горле.

Снующие по партеру зрители тотчас как по команде замерли, повернувшись в сторону сцены, и уставились на певицу. Несколько секунд они стояли, разинув рты, а потом, устыдившись своего малодушия, крадущейся походкой стали возвращаться на свои места.

Какой-то мужчина в смокинге шепотом заметил:

— Это все клакеры Карлотты. Они хотели сорвать премьеру.

— Садитесь, садитесь же, — зашипел в ответ женский голос. — Видите, как бедняжка из-за нас надрывается.

Вскоре все места в партере снова были заняты.

Кристина Доэ исполняла знаменитую сцену Маргариты, нашедшей ларец, который ей подбросил Мефистофель. Поддавшись искушению, Маргарита примеряла находившиеся в нем драгоценности. Она восхищалась их красотой и кокетничала с собственным отражением в зеркале.

Крюгер стоял в ложе номер 5, прикрывшись краем портьеры и, не отрываясь, смотрел на сцену. Чарующие звуки музыки и голос певицы действовали на него опьяняюще. Его тронула простодушная доверчивость девушки, восторженно перебирающей дешевые безделушки. Своим дьявольским чутьем Фредди сразу понял, что она извлекает из ларца вовсе никакие не бриллианты, а обыкновенные стекляшки.