– Хорошо, – ласково смеется фей – А котлету будешь? С рисом или без гарнира?

– С гарниром это – добавка! – подмигивает фею Мишка. – Сначала давай – без гарнира. Сама почему не ешь?

– Я уже поела. Пока пеклись. Горячие.– Мягко и как то устало улыбается фей. – Пойду, переоденусь. Вы ешьте. А то там начнем возиться, вдруг не получится обедать.. – Она отодвигает стул и, проходя мимо Ворохова, осторожно целует его в макушку:

– Спасибо за куклу, Мишенька. Такая красавица, чудо…

– Madame, это Вы – лучше всех… И, потом, кукла это же – Ваш портрет… Копия просто. – Мишка ласково гладит запястье фея. Но едва она выходит из кухни, бросает мне озабоченно:

– У нее пульс – под девяносто… Как бы ее дома оставить? Давай, Аньке позвоню? Или – ребята с худграфа прибегут?

– Она не захочет. Она просила отвезти ее в сад…

– Тьфу, черт… Вся прозрачная, как стекло.. И до сада не довезем, рассыплется..

– Ми- ша —а.. Не надо, я вижу.. Вижу я… – Я отворачиваюсь, смотрю в окно, барабаню пальцами по дереву в тон ореха..

– Что можно еще?! Что сделать, скажи? Давай, в Германию ее, в этот Баден, или как его? У меня там друг, я договорюсь, поживете у него.

– Не надо. Пока. Сказали, не менять резко климат. И сердце подсело сильно у нее после препаратов…

– Сказали.. Сказали они.. Кандидаты в доктора, мать их! – Мишка обхватывает руками голову.

– Миш, не надо. Ты об Ане думай, у тебя Лешик… Мы – сами.

– Какого черта, Грэг?!… Ты соображай уже, что говоришь?! Вы мне чужие, что ли?… Ты мне – роднее брата.. Мы с тобой кувыркались в Лионе, в машине, летели два метра, выжили, чуть к Богу в рай не отправились, зря, выходит, по – твоему?! – Мишка яростно кривит губы, и смотрит на меня, прищурив левый глаз.

– Нет, но… Ты об Анечке должен больше думать..

– Чего это ради то? Что о ней думать? Она – моя жена, ни в чем нуждается, здорова, как лошадь, вчера мне весь салон прокурила, на фиг, пока Лешку забирала от соседей, на стоянке выветрить не могли. Дурью баба мается, хоть ты тресни… Нет заботы, так найдет… Я ей говорил, орал уже на нее, она все – свое… По пачке в день смолит, хоть бы что! Пусть сама о себе больше думает. А тут… тут.. – Мишка сжимает кулаки, качает головой.– Да ты понимаешь же лучше меня, во сто крат, что у Ланочки – время в кулачке, она на все, что вокруг нас есть, как в колодец смотрит. Слова у нее, как звезды, до сердца достают… Я ее книги уже наизусть знаю, строчки – не учу, они сами в меня влетают. Как псалмы. Таких, как она, ну одна на миллион, может, и то – нет.. А здоровья – ни фига.. Хоть бы на йоту.. Шальной этот Бог… Пьяница, не иначе! Куда он смотрит?

– Мимо, Мишенька, мимо! – Я усмехаюсь. – Я ему уже этот вопрос не один раз задавал… И в Нотр – Дам де Пари, и в Сен – Сюльпис, и Сен – Микеле, и в Санта – Мария дель Фьоре.. Везде – только гул под сводами.

– Мальчики, помогите, а? – Тихо входит на кухню фей в застегнутом пальто – накидке со светло- серой меховой оторочкой из норки и маленьких замшевых сапожках, с расстегнутой молнией по бокам.. – Не могу, замки заело… – она смеется – Ну, побудьте еще принцами пять минут, а потом – ругайтесь!

– Мы не ругались! С чего ты взяла? – В один голос тараторим в ответ мы с Мишкой, бросаясь к ней с обеих сторон и осторожно усаживая ее на диванчик, с краю стола…

Через две минуты крохотные сапожки застегнуты, накидка – пальто тщательно завязана у горла и фей опять непослушно бегает по квартире, проверяя, закрыт ли балкон и фрамуги на окнах.

– Мишенька, ты возьми, там, на диване, в гостиной, коробку и одеяло? Это я с собой приготовила..

– Да, Madame! Не волнуйтесь. Все, что желаете, и сверх того.. Перышки, крылышки, et cetera… cetera? – Мишка улыбаясь, подмигивает фею.– Тихонько бегайте. Два шажка. Грэг, ну скажи ты ей!

– Ми – ша – а! – Протяжно ахает она вдруг, всплеснув крохотными ручками с тонкой нитью жемчужного браслета. – Тапочки, не забыть же, тапочки мои..

– Я уложил их, ласточка, они в пакете уже. Не суетись. Сядь, сейчас мы все соберем! Христа ради, сядь! Отдохни немножко! – я пытаюсь снова усадить ее на диван, теперь уже – в гостиной.

– Что Вы, Madame, как же это можно – забыть тапочки! Зря, что ли я их, клеил, чистил, вытирал, блин, целых два часа?! – картинно заводит глаза под потолок Картуш, одной рукой поддерживая локоть фея, и сверток с одеялом.

Фей тотчас же хохочет, запрокинув головку:

– Миша, я тебе скоро надоем так! Ты что ли – мой сапожник? – Она смотрит на него серыми огромными глазами, по привычке – кусая губы. Глаза у нее, как аквамарин или сапфир, или изумруд, меняются, в зависимости от цвета одежды. Становятся то глубже, то темнее, то прозрачнее. То холодны, то горячи, как ключ или гейзер, бьющий из – под земли.

– Все, что угодно, Madame, как угодно, кто угодно: художник, шофер, сапожник, швец, жнец, на дуде игрец, только – подле Вас…

– А твоя кукла, ласточка? – Я яростно сворачиваю четырехугольником ворсистый плед и убираю его под диванную подушку.– Ты ее возьмешь с собой? – Киваю на хрупкое фарфоровое чудо, стоящее в углу объемного велюра, на диванных валиках. Белолицее, фарфоровое дитя, с чуть приподнятыми бровями, кокетливо – капризно изогнутыми, в настоящей бархатной шляпке, с крохотным страусиным пером белого цвета, с крохотным же – веером «бордо», украшенном инкрустацией из хризолита, в пышном кринолине, с рюшами по вороту, рукавам и подолу, совершенно не похожа на фея.

…Но все же она, чем то, неуловимо напоминает мне его.. Хрупкостью. Волшебностью… Нежностью. Удивленостью перед миром, которое тщательно выписано на тонком лице неведомым мне художником столетней давности. Кружева на вороте и манжетах у куклы слегка желты, лак на щечках потускнел…

– Горушка, я бы так хотела! Можно? – фей вопросительно смотрит на меня. – Мне нужно описать ее. В книге.

– Да, конечно! – Тотчас согласно киваю я. – Я уложу в коробку, вместе с теми фигурками, которые ты хочешь взять… А про что – книга? Это сказка?

– Нет. Это история о графине Форнарине Баруэлл, итальянке французского происхождения или – наоборот.. Помнишь, ты мне рассказывал о свитках времен королевы Елизаветы Первой Тюдор в одном из замков, в окрестностях Нортемгемпшира?

– Да, милая. – Я удивленно приподнимаю брови, внимательно смотрю на фея. Она все помнит, когда бы ей не рассказали, и где бы она не прочла это. А с виду мой фей – такой рассеянный и легкий… Как ангелочек или эльф. Порхает, почти не двигая крылышками… Роняет везде свои серебряные шарики смеха. Забывает выпить лекарство или горячее молоко, или – воду с медом на ночь. Путает валериану с коринфаром, называя его, упрямо и насмешливо: " карфагеном»..

Ее нельзя оставить одну и на пять минут – упадет или рассыплет что нибудь, и можно положиться на нее во всем, что только можно вообразить себе тайного и сложного. Запутанного, неестественного, непреодолимого и неизбежного. Положиться – на всю жизнь, как на камень или – стену.

– И что же такого сделала, эта графиня, что ты про нее книгу написать хочешь? – Мишка Ворохов с нескрываемым интересом и восторгом смотрит на фея.

– Ради своего супруга и возлюбленного, графа, королевского ловчего, Джорджа Баруэлла, графиня Фьоретта Росси убила любовника королевы Лиз, герцога Дартмутского.

– Как это? Отравила, что ли? – Мишка явно увлечен рассказом фея. Я тоже. Но – держу паузу, боясь прервать.

– Нет. Застрелила из арбалета. Отравленной стрелой. Яд синильной кислоты. Королева Лиз была ее сводной сестрой, но графиня не посчиталась даже и с этим. Герцог Дартмут хотел обвинить графа Баруэлла в заговоре против Ее Величества…

Фей произносит последние слова так естественно, как будто призрак королевы Елизаветы Тюдор только что покинул нашу гостиную. Мишка вздрагивает и оглядывается на дверь

– Фу, ты… Мурашки по спине.. Ну, ты даешь, Ланочка! Так что, не кисни, пиши. Это же, как его, бестселлер же будет! Ты уже много написала?