Иногда я узнаю об исследованиях, которые получают финансирование при системном подходе, схожем с нашим. Однако в те годы наша работа была единственным проектом, интерпретирующим данные таким образом. То, что мы узнали в Китае, в сочетании с данными нашей лаборатории полностью перевернуло наши представления о диете. Представьте, что еще можно узнать, если мы профинансируем хоть немного нередукционистских исследований!

Я не понаслышке знаю о страсти и честности большинства исследователей и практиков биологии и медицины. Но они работают в системе, давление которой вынуждает их заниматься только редукционистскими проектами и затрудняет превращение страсти и честности в хорошую, эффективную науку.

Как я говорил в части II, редукционистское исследование неполно. Ему по определению не хватает понимания целого, необходимого, чтобы наработки стали осмысленными. Предложенные им решения – как и любые решения для сферических коней в вакууме – не выдерживают столкновения с реальностью. Но мотив прибыли не только ограничивает способность исследователей строго следовать научному методу из-за приоритетов отрасли. Он ведет к серьезным негативным последствиям, например стремлению промышленности конвертировать сомнительные новые исследования в деньги как можно быстрее.

Продукты, возникающие в результате редукционистских медицинских исследований, в основном действуют через шприцы, таблетки и микстуры, а их спонсоры (или инвесторы) выталкивают их на рынок как можно быстрее, обычно еще до того, как выводы работ, на которых они основаны, полностью изучены и интегрированы в науку. Конечно, компании тестируют новые продукты и даже тратят круглые суммы в расчете, что рандомизированные контролируемые исследования дадут положительный результат. Иногда так случается. Однако, чтобы назвать эти результаты по-настоящему перспективными, надо предположить, что краткосрочные эффекты укрепляют здоровье в долгосрочной перспективе, а это рискованно и обычно необоснованно.

Из-за давления рынка создаются продукты, основанные на незрелых научных выводах, с непредсказуемыми долгосрочными последствиями. Неудивительно, что польза от них ограниченна, а в худшем случае они вообще вредны.

Витамин E, который мы обсудили в главе 11, – хороший пример. В известном исследовании было высказано предположение о корреляции между уровнем витамина E в организме и здоровьем сердца{173}. Промышленность начала рекламировать его как полезную добавку и вбросила ее на рынок. Затем появились доказательства, что добавление витамина E повышает общую смертность, в том числе увеличивая риск рака простаты и вторичных сердечных заболеваний{174}. Эти данные промышленность игнорировала, пока было возможно. Увидев новую, убийственную информацию о витамине E, ученые пришли к консенсусу: банкет надо продолжить{175}. Все хотят спасти рынок витамина E, а если ничего не выйдет, найти ему замену. Есть очевидный стимул найти доказательства, оправдывающие дальнейшую продажу таких продуктов.

Я не осуждаю отдельных людей из моего сообщества (хотя некоторые могли бы проявить больше смелости и изобретательности!), а говорю о мире науки в целом, на который так сильно влияют силы рынка, показывающие, что от нас ожидают. Большинство понимает, что деньги решают все. Но немногие из моих коллег-ученых и практикующих врачей действительно осознают, насколько деньги портят. Это настолько распространено, что сложно заметить изнутри. Когда мы в желудке у зверя, как мы определим, какой он породы и вообще зверь ли это?

Наши исследовательские приоритеты слишком часто определяются личными интересами, а не благом для общества. Но платит за исследования оно, оно же зависит от их результатов, и в сегодняшней системе его же за это наказывают. Отдельные ученые могут преуспеть, придерживаясь редукционистской линии корпораций, но мы не приближаемся к нашей цели – здоровью.

Научные данные лежат в основе наших решений о здоровье. Они используются обычными людьми для выбора образа жизни и покупок, врачами – для диагностики и лечения пациентов, чиновниками – для формирования политики, промышленностью – для создания и улучшения продуктов и заявлений об их пользе для здоровья, а страховщиками – для определения, какие заболевания и методы лечения включать в страховку. И это только некоторые примеры влияния результатов исследований на повседневную жизнь.

Ключевое звено между исследованием и потребителями – СМИ. Профессиональные журналисты оценивают и публикуют научные статьи, основываясь на восприятии редактором их обоснованности и важности результатов. Ведущие СМИ сообщают о них обычным читателям, комментируя и давая советы, основанные на научных данных. Без СМИ эти открытия остались бы никем не замеченными в лабораторных записях и умах ученых. Поэтому СМИ незаменимы для переноса информации от создателей к тем, кто ее использует.

В идеале СМИ – не просто канал, четко передающий информацию от создателей обществу. Они традиционно служат противовесом власти – государственной и научной (способность заглянуть в суть и рассказать все тайны – определенная форма власти). Контрольные функции требуют критического отношения к данным и их надежности, способности отвечать на трудные вопросы, журналистской независимости. Необходима прозрачность мотивов, чтобы конечные потребители информации могли принять аргументированное решение, как оценивать подачу научных доказательств разными СМИ.

К сожалению, независимая, умная журналистика в области здравоохранения – редкость. Чтобы получить смелое и непредвзятое освещение этих вопросов, нельзя полагаться ни на профессиональные издания, например Journal of the American Medical Association (JAMA), ни на обычные СМИ, например Службу общественного вещания (Public Broadcasting Service, PBS). Я привожу именно эти примеры, потому что они считаются вершиной в своем жанре: от них меньше всего ожидаешь жонглирования правдой. Я не говорю, что они хуже других. В вашей газете или вечерних новостях по телевизору полно куда менее умных и честных сообщений о здоровье. Я просто хочу, чтобы вы поняли: проблема не в нескольких «гнилых яблоках», а в системе, в которой барахтаются СМИ, и в жаждущих прибыли владельцах.

Первой остановкой на пути результатов исследований к потребителю становится один из профессиональных журналов. Они различаются по влиятельности и престижу. Статьи в Nature, JAMA и New England Journal of Medicine (NEJM) часто попадают в вечерние новости, если кажутся интересными и уместными. Другие престижные журналы известны только практикующим специалистам. Примеры – Cancer Research, American Journal of Cardiology и сотни других, посвященные конкретным дисциплинам и субдисциплинам. Еще одна группа изданий имеет репутацию «второго эшелона» и выживает благодаря статьям, которые не слишком хороши для изданий высшего ранга.

Главная защита журналов от некачественных исследований – рецензирование. Редколлегия отправляет присланные рукописи двум, иногда трем квалифицированным рецензентам (опытным ученым в той же области), чтобы оценить качество работы и значимость результатов. Автору они неизвестны. Система призвана отфильтровать некачественные и недостоверные исследования. При условии честной работы это одна из важнейших гарантий научной чистоты. Авторитетная с виду статья, которая не прошла процесс рецензирования, не должна, на мой взгляд, служить доказательством чего бы то ни было.

Однако процесс начинает хромать, когда рецензенты руководствуются своими предубеждениями, заранее считают, что определенная тема исследований избыточна, или конкретный дизайн (например, холистический) неуместен, или определенные выводы не могут быть правильны по определению. Иными словами, когда они догматически держатся за парадигму вместо того, чтобы стремиться ее расширить. Рецензирование может стать помехой любознательности и творчеству и мешает многим перспективным исследованиям, гарантируя, что они не будут опубликованы. Это происходит очень часто. Не случайно процесс рецензирования пронизан редукционистской предвзятостью: она может служить финансовым интересам самих журналов, привлекая и удерживая рекламодателей.