Выйдя из японского супермаркета «Санрайз» уже перед самым закрытием, Тито остановился поглазеть на витрины «Ёдзи Ямамото» на Гранд-стрит.

Одиннадцатый час. Улица была совершенно безлюдна. Тито повертел головой: кругом ни души, даже желтые такси куда-то запропастились. Снова глянул на асимметричные лацканы не то плаща, не то накидки на пуговицах. В витрине отражались его темный костюм и темные глаза. В руке – санрайзовский пакет, нагруженный почти невесомыми стаканчиками с японской лапшой моментального приготовления. Алехандро посмеивался над этим пристрастием брата: мол, с тем же успехом можно есть сам пенопласт, но Тито лапша нравилась. Япония была для него планетой нестрашных тайн, родиной игр, аниме и плазменных телевизоров.

Впрочем, асимметричные лацканы «Ёдзи Ямамото» загадки не представляли. Всего лишь мода, и Тито вроде бы ее понимал.

Порой он боролся со странной раздвоенностью сознания, когда видел эти витрины, оформленные с дорогим аскетизмом, и одновременно – столь же, но по-иному аскетичные витрины Гаваны.

Там не было стекол. По ночам за грубыми железными решетками горели подводным светом одинокие люминесцентные лампы. И никаких товаров, чем бы ни торговали днем. Лишь аккуратно выметенные полы и грязная, покоробленная штукатурка.

Отражение в стекле «Ямамото» еле заметно пожало плечами. Тито продолжил путь, радуясь теплым сухим носкам.

Интересно, где сейчас Алехандро? Наверное, в своем излюбленном безымянном баре на Восьмой авеню, за Таймс-сквер; неоновая вывеска так и возвещала: «БАР» и ни слова больше. Именно там братец встречался с галерейщиками; ему нравилось затаскивать кураторов и дилеров в эти красноватые сумерки, в общество полусонных пуэрто-риканских трансвеститов и вокзальных проституток. Тито недолюбливал это место. Казалось, оно отыскало во времени свою крокодилью заводь, тупиковый континуум разбавленного пойла и подспудной тревоги.

Вернувшись домой, Тито заметил упавший с вешалки постиранный носок и повесил его обратно – сушиться дальше.

Спору нет, Милгрима радовала необыкновенная четкость наполненной азотом оптики в австрийском монокуляре Брауна. Но только не запах его жевательной резинки в холодном воздухе у задней дверцы наблюдательного фургона.

Фургон заранее припарковал на Лафайет-стрит кто-то из помощников. Браун проскочил на красный свет, чтобы успеть на место, как только наушник сообщил, что НУ направляется сюда. А теперь НУ застрял перед витриной «Ёдзи Ямамото» как приклеенный.

– Что он там делает? – Браун отобрал свой монокуляр, серовато-зеленый и неблестящий – под стать фонарю и пистолету.

Милгрим наклонился и припал невооруженным глазом к смотровому отверстию. Их в фургоне было штук шесть, каждое закрывалось привинченным сдвижным клапаном из черного пластика. Снаружи, на покрытой граффити поверхности, они приходились на черные пятна внутри тегов. Интересно, настоящие ли это теги? Быть может, фургон нарочно оставляли на улице, чтобы ночные граффитисты его расписали, но даже если так, обманет ли такая маскировка настоящего граффитиста? Сколько лет этим тегам? А если они что-то вроде зелени для камуфляжа, подобранной не по сезону?

– Смотрит на витрину, – сказал он, отлично понимая бесполезность своего ответа. – Поедете за ним до самого дома?

– Нет, – буркнул Браун. – Он заметит фургон.

Милгрим не брался гадать, сколько человек наблюдали, как НУ делает покупки в японском магазине, пока они вдвоем хозяйничали в его квартире, меняя батарейку в «жучке». Этот мир людей, постоянно следящих за другими людьми, был ему в новинку, хотя он вроде бы всегда подозревал, что где-то так и происходит. Видишь такое в кино, читаешь о таком, но не думаешь, что будешь дышать облаком чужого дыхания у задней дверцы студеного фургона.

Теперь уже Браун наклонился и прижал упругий край монокуляра к холодному запотевшему металлу. Милгрим лениво, почти разнеженно подумал: а что, если прямо сейчас взять что-нибудь тяжелое и стукнуть Брауна по голове? Он даже пошарил глазами в поисках подходящего предмета, но увидел только сложенный брезент и перевернутые пластмассовые ящики из-под молока, на которых они оба сидели.

Словно прочитав его мысли, Браун круто развернулся и сердито сверкнул глазами.

Милгрим заморгал, надеясь, что выглядит смирным и безобидным. Это было не сложно: он никого не бил по голове с начальной школы и вряд ли мог ударить сейчас. Впрочем, в плену его тоже раньше не держали.

– Рано или поздно он пошлет или получит эсэмэс у себя в квартире, – сказал Браун, – а ты переведешь.

Милгрим покорно кивнул.

Они остановились в «Нью-Йоркере», на Восьмой авеню. Смежные номера, четырнадцатый этаж. Похоже, Браун питал особую привязанность к этой гостинице, поскольку они въезжали сюда не то в пятый, не то в шестой раз. Почти весь номер Милгрима занимала двуспальная кровать, напротив стоял телевизор на тумбе из ДСП. «Пиксели на облицовочном шпоне слишком крупные», – подумал Милгрим, снимая краденое пальто и садясь на край постели.

Тут появился Браун и повторил свой обычный фокус: укрепил на косяке и на двери по маленькой коробочке того же серого оттенка, что фонарь, пистолет и монокуляр. То же самое он проделал у себя комнате – все ради того, чтобы Милгрим не улизнул, пока он спит. Милгрим не знал, как работают коробочки, но Браун велел не трогать дверь, когда они там. Милгрим и не трогал.

Затем Браун бросил на покрывало в цветочек упаковку таблеток и ушел к себе. Через минуту в соседней комнате заработал телевизор. Теперь уже Милгрим легко узнавал музыкальную заставку канала «Фокс ньюс».

Он покосился на таблетки. О нет, совсем не коробочки на двери удерживали его от побега.

Милгрим поднял упаковку. И увидел надпись: «РАЙЗ, 5 мг» и дальше что-то… вроде бы… ну да, по-японски. По крайней мере, так обычно выглядит декоративный японский шрифт на упаковках.

– Эй?

В соседней комнате за открытой дверью Браун перестал стучать по клавиатуре бронированного лэптопа.

– Чего тебе?

– Что это?

– Твое лекарство.

– Тут написано «райз» и еще что-то по-японски. Это не ативан.

– Один хрен, – произнес Браун, угрожающе растягивая слова. – Тот же четвертый список Управления по борьбе с наркотиками. Ну все, а теперь заткнись.

И пальцы снова застучали по клавишам.

Милгрим посмотрел на упаковку и опустился на кровать. Райз? Первым порывом было позвонить своему дилеру в Ист-Виллидж. Впрочем, гостиничный телефон точно выключен, незачем и проверять. Тут же пришла другая мысль: попросить у Брауна лэптоп и погуглить название. На странице Управления по борьбе с наркотиками есть все наркотические средства из четвертого списка, в том числе иностранного производства. Если Браун действительно федерал, он мог получить таблетки и прямо в УБН. А надежды одолжить лэптоп у Милгрима было не больше, чем позвонить Деннису Бердуэллу.

К тому же он задолжал Бердуэллу при неловких обстоятельствах. Такая вот паршивая история.

Он положил упаковку на угол ближайшего прикроватного столика, на котором остались черные дуги от незатушенных и догоревших сигарет. Дуги чем-то напоминали арки «Макдональдса». Интересно, скоро ли Браун закажет сэндвичи?

Значит, райз…

Холлис снилось, что она в Лондоне с Филипом Раушем, торопливо шагает по Монмут-стрит к шпилю Севен-Дайлз. Холлис никогда не видела Рауша, но сейчас, как бывает во сне, он был одновременно Реджем Инчмейлом. Стоял зимний день под серым сплошным небом, и вдруг оно расцветилось карнавальными огнями: прямо на них опускалась цветомузыкальная громада космического корабля-носителя из «Близких контактов третьей степени» – фильм вышел, когда ей было семь, мать его обожала. Корабль странным образом втиснулся в улицу, словно электронагреватель для клеток с рептилиями, и они с Инчмейлом пригнулись, разинув рот.