Южнее окуневской культуры, в полупустынных районах, примыкающих к северным отрогам Тибета, от Турфанской впадины до Желтого моря, обитали животноводы, выделенные А. А. Ковалевым в самостоятельную культуру Чаодаогоу. Судя по всему ядром этой культуры были племена, обитавшие в районе плато Ордос. Характерной особенностью данной культуры было поразительное сходство производимых здесь бронзовых изделий, в частности «ордосских втульчатых топоров» с луристанскими бронзами, происходящими из Передней Азии, причем западноиранская металлургическая традиция имела явный приоритет по времени. Миграция носителей этой традиции из Загроса на далекие берега Хуанхэ «произошла не позднее II тысячелетия до н.э.» [Ковалев А. А.]. Датировка поселения Синтала, расположенного на северо-востоке Таримской котловины и имеющего явно выраженные центральноазиатские корни, позволяет уточнить время этого переселения: «время обживания поселения Синтала относится к периоду около 1690—1425±150 гг. до н.э.» [Сверчков Л.]. Другими словами перед нами типичные представители андроновско-срубной волны расселения, пик которого как раз и пришелся на XVIII – XVII века до нашей эры. В продвижении на восток их несколько опередили родственные им шанские племена, проникшие в междуречье Янцзы и Хуанхэ северным путем, что, кстати, наложило на шанскую культуру явный отпечаток сеймо-турбинского оружейного комплекса. Путь самих чаодаогоусцев на новую родину был более долгим и пролегал, через города Междуречья, Центральную Азию и пустыню Такла-Макан. Плодородные земли Великой китайской равнины оказались уже «заняты» шанскими племенами и новоприбывшие потомки андроновцев, на основе местных племен и во взаимодействии с империей Шан (Инь), сформировали ту самую Чаодаогоускую культуру. «Чаодоугоу являлась «мощным центром металлообработки с устойчивыми традициями, производившим определенный набор предметов вооружения и украшений на протяжении нескольких веков» [Ковалев А. А.].

Ситуация остается довольно стабильной на протяжении нескольких столетий, пока климат вновь не меняется. «В конце II тысячелетия до н. э. в степях Восточной Европы происходит резкая аридизация климата». Изменение было настолько существенным, что «к рубежу II и I тысячелетий до н.э. фиксируется резкое понижение уровня Черного моря до отметки 13—15 м ниже современной» [Потапов В. В.]. Очевидно, что за долгие годы благоденствия плотность населения в степной и лесостепной зоне существенно возросла: так только на территории современной Саратовской области: «численность населения эпохи поздней бронзы… могла достигать 30000—200000 человек» [Сергеева О. В.]. И теперь, в условиях сильного иссушения климата, степь была не способна прокормить всю эту массу народа. Она становится малопригодной как для выращивания зерновых, так и для придомного животноводства, вынуждая людей сниматься с насиженных мест.

В этих условиях сообщество степных животноводов распадается в соответствии со своей ментальностью. Та часть племен, которая изначально ориентировалась в основном на земледельческую составляющую своего комплексного хозяйства, а это в первую очередь европейские культуры срубной культурно-исторической общности, массово устремляются на юг, в плодородные и по-прежнему изобилующие водой районы субтропического пояса. В результате такого исхода в XII – X веках до нашей эры количество поселений и погребений, по сравнению с предшествующим периодом, в степной зоне между Доном и Дунаем уменьшается в десять раз. Это далеко не мирное переселение, затронувшее все государства Передней Азии, вошло в летописи как «вторжение народов моря» и «нашествие дорийских племен».

Другая часть степных животноводов, преимущественно племена абашевской и алакульской культур, окончательно переходят к кочевому скотоводству. Аридизация климата «стала толчком к переходу к кочевому (номадному) способу ведения скотоводства, подготовленного, помимо всего прочего, изменением хозяйства, выразившимся в трансформации видового состава стада в сторону увеличения его мобильности… Не вызывает сомнений, что такие трансформации, подстегиваемые нарастающей аридизацией, продолжались и активно нарастали на финальном этапе эпохи поздней бронзы. На его протяжении большая часть населения переходит уже к номадизму, к концу его практически исчезает оседлый быт» [Потапов В. В.].

Переход от отгонного к кочевому скотоводству предусматривает не только существенное изменение хозяйственного уклада (мобильные жилища, легко переносимый скарб), но и серьезное увеличение территории используемой для выпаса скота каждой семейной группой. Такая близкородственная община совместно кочующая со своим скотом традиционно называется «кош» или «кочевье». Сложившаяся за столетия схема распределения пастбищ неизбежно разрушается, когда один кош в поисках корма для своего скота вынуждено вторгается во владения другого коша. По идее такие вторжения должны неизбежно привести к хаосу и всплеску кровопролитных сражений за ставший дефицитным кормовой ресурс. Но вот что удивительно: «Обращает внимание тот факт, что отсутствуют подтверждения военизированного характера предскифской культуры – категории вооружения здесь присутствуют лишь в единичных случаях» [Востриков С. С.]. Да и ожидаемых массовых переселений в зоне степей тоже не отмечается: «серьёзной смены населения в этот период не происходило. Все изменения были результатом либо культурных влияний, либо „инфильтрации незначительных групп населения“» [Поляков А. В.].

Получается, что перераспределение пастбищных земель протекало достаточно организованно и без значительных миграций населения, что возможно только в одном случае – если процесс управлялся из какого-то центра. Другими словами в Степи должна была появиться некая структура способная мирно перераспределить пастбища между кочевьями и принудить всех соблюдать свои решения – то есть единое государство. Именно единое, так как одновременное возникновение нескольких государственных образований наоборот бы способствовало эскалации вооружений и войнам за дефицитные ресурсы.

На первый взгляд кажется невероятным, что в те далекие времена, когда крупнейшие, технологически передовые царства ограничивались рамками приречной поймы какой-нибудь реки, могло возникнуть территориально столь обширное государственное образование. Тем более в условиях аридной степи, способной прокормить только 0,3 – 9,6 человек на квадратный километр, что в 20 – 100 раз меньше, чем в зоне развитого земледелия [Сергеева О. В.]. В этом случае, помимо мирного перераспределения ресурсов, должны были сохраниться и другие признаки наличия единого политического пространства, и в первую очередь следует ожидать некой стандартизации вооружений и культовых объектов.

И действительно, примерно в середине XIII века до нашей эры в азиатских степях, при сохранении местной специфики, широчайшее распространение получают три культурологических признака: херексуры, оленные камни и комплекс бронзового вооружения, четко привязываемые к карасукской археологической культуре. «Инвентарь карасукской культуры невероятно обилен и ярок, и „типично карасукские“ изделия (элементы, черты) можно найти на территории практически всей Евразии от Ближнего Востока и Центральной Европы до Приамурья и Кореи в памятниках культур второй половины II – первой половины I тыс. до н.э.» [Хаврин С. В.]. Особенно это характерно для изделий из бронзы: «Сходные с карасукскими ножи, кинжалы, украшения встречаются от Поволжья до Аньяна» [Грязнов М. П.].

Херексуры – погребальные сооружения, представляющие собой небольшие курганы высотой от одного до двух-трех метров, окруженные прямоугольной или квадратной каменной оградой из поставленных на ребро плит песчаника, в центральной части которой расположен могильный каменный ящик, перекрытый плитами. Они распространены от Алтая до Приамурья. Интересно, что продолжая древнюю традицию курганных захоронений воинской элиты, берущую начало в древнеямной культуре, строители херексуров часть погребальных элементов позаимствовали у носителей окуневской культуры, довольно сильно отстоящей от древнеямников в генетическом плане. При этом, если поздние окуневцы имеют преимущественно монголоидные черты, то похороненные в херексурах «в антропологическом отношении были европеоидами» [Цибиктаров А. Д.]. Причем в этом же регионе, а также дальше на восток степной зоны одновременно с херексурами продолжает существовать другой погребальный обряд, так же зародившийся в недрах окуневской культуры – так называемая культура плиточных могил. Да и сами херексуры, при сохранении общих дифференцирующих признаков, имеют выраженные локальные варианты, что позволило археологам сделать вывод о том, что «понятие „культура херексуров“, вероятно, включает множество родственных культурных образований» [Чугунов К. В.]. Другими словами, в этот период традиция захоронения в херексурах проникает в разные родственные культуры, не вытесняя, а только дополняя местные погребальные традиции.