С первого дня девочке взяли няню: Маша, хоть и проводила время в основном дома, не могла охватить ни сознанием своим, ни умением тот круг забот, в которых нуждался ребенок. Митина безбытность в этом смысле пришлась кстати – кого-нибудь другого угнетало бы постоянное присутствие постороннего человека в доме, он же этого почти не заметил.

Дочка любила его самозабвенно, даже старшая Маша удивлялась:

– Так редко тебя видит, – говорила она, – а при этом такой перед тобой восторг.

Одобрительные это слова или укоризненные, Митя не понимал. Он относился к Маше – к жене своей Маше – так же, как в первый год их совместной жизни: первоначальное отторжение от нее уже в тот год исчезло, а сочувствие осталось. Оно оставалось и теперь. Митя считал, что этого достаточно, да и Маша так считала, кажется.

Он не понимал, счастливая ли у них семья, но относил свое непонимание на счет того, что и прежде не знал, что такое счастье. Митя карабкался в жизнь из глубокого провала, в котором оказался в силу не зависевших от него обстоятельств рождения, цеплялся за мелкие возможности, хватался за крупные, не жалел себя и не имел времени разбираться в тонкостях окружающего мира. Он должен был выбраться на светлую сторону этого мира, он на нее выбрался и считал, что это счастье и есть. У него жена, дочь, работа, уважение людей, деньги – найдется ли на всем белом свете хоть один человек, который скажет, что этого мало? Нет таких людей.

В такой вот житейской гармонии, несколько однообразной, но благодатной, прожил он десять лет после рождения Маши.

Что работать становится все труднее, Митя считал явлением понятным. Масштаб их деятельности увеличивается, они приходят из столицы в регионы, конкуренция растет – надо ли удивляться, что и трудности растут тоже?

Антон думал иначе.

– Прихлопнут нас, Мить, – говорил он. – Переоценили мы себя.

– Чего это переоценили? – Митя только плечами пожимал. – Да мы строительство как свои пять пальцев знаем. И нас все знают, работать с нами хотят. Отцу твоему светлая память, да и сами мы для этого немало сделали.

– Именно что немало. Вышли мы за тот масштаб, когда до нас особого дела не было.

– Кому не было? – спрашивал Митя.

И, спрашивая, понимал, что имеет в виду Антон. Речь, правда, шла скорее об Антоне именно, не о нем. Митя-то оставался только генеральным директором компании, хотя и некоторое количество акций имел тоже. А вот Антон располагал теперь таким капиталом, который то разрастающееся новообразование, которое считалось государством, желало бы иметь под полным своим контролем.

Это было тревожно. Это ничего хорошего не предвещало в будущем. Поэтому к будущему надо было готовиться: уводить капитал в безопасность, осваивать безопасные же рынки… Насколько близко это будущее, главный был вопрос.

И именно этого они не рассчитали.

Митя собирался на работу, повязывал галстук перед зеркалом в спальне. Дочка ожидала его в прихожей, болтая по телефону. Офис находился поблизости, на Покровке, и если Митя не был в командировке и не ехал с утра на объект, то отводил ее на Чистые пруды в школу. Маша любила идти с ним ранним утром, беседуя, по бульварам.

Зазвонил его телефон, он взял трубку и услышал торопливый, полуобморочный шепот Елены Арнольдовны, которая работала секретарем у Ивана Савельевича, а теперь у Антона:

– Дмитрий Алексеевич, у нас обыск.

Ничего больше она не сказала. Митя отшвырнул незавязанный галстук и выскочил из дому, успев только подумать: хорошо, что купил мотоцикл, времени на пробки не потеряет, может, успеет… Маша крикнула ему вслед что-то удивленное и обиженное.

В приемной пахло медикаментами. По полу были рассыпаны бумаги. Елена Арнольдовна стояла у шкафа с распахнутыми дверцами и выдвинутыми ящиками и пила воду из пестрого керамического кувшинчика, из которого обычно поливала цветы. Ее зубы звонко стучали об обожженную глину.

– Антона Ивановича они увезли, – сказала она.

– Кто? – спросил Митя.

– Следственный комитет.

– Почему меня не дождались?

Елена Арнольдовна поставила кувшин на свой стол, на то место, где раньше стоял компьютер, а теперь было только светловатое пятно, провела мокрыми ладонями по щекам и ответила:

– Почему – не знаю. Но не думаю, что вам следует из-за этого расстраиваться.

Не зря она проработала у Ивана Савельевича много лет. Самообладание вернулось к ней быстрее, чем Митя ожидал. Она подробно, последовательно и внятно изложила все, что смогла понять из произошедшего. Для этого требовалось немалое мужество: обыскивать явились не только следователи, но и десяток автоматчиков в черных масках.

– Спасибо, – сказал Митя, когда Елена Арнольдовна закончила рассказ.

– За что?

– За ясность. И что не испугались.

– У нас такое пятнадцать лет назад было, – сказала она. – В девяносто пятом году. Тоже с автоматами явились… Иван Савельевич тогда сказал, их бандиты наняли.

«Этих тоже», – мрачно подумал Митя.

– Я думала, такое прошло навсегда. – Елена Арнольдовна поправила прическу. – Что будете делать, Дмитрий Алексеевич?

С ходу ответить на этот вопрос он не мог. Сначала надо было разобраться, что произошло и кто виноват, и только потом можно было решить, что делать. Но из глубины его сознания возрастала тревожная в своей неотвратимости мысль: поздно, поздно, не сделаешь уже ничего. Если бы это было не так, его не оставили бы на свободе.

Как это обычно с Митей и бывало, первая пришедшая в его голову догадка оказалась правильной. Через день выяснилось, что Антону предъявляют мошенничество в особо крупных размерах. Потерпевших от такового мошенничества – не называют. В чем его суть – не объясняют. Избирают меру пресечения в виде содержания под стражей. Сколько оно будет длиться, неизвестно. Чего хотят, непонятно.

Это последнее недоумение, впрочем, разрешилось довольно быстро. Следователь, вызвавший Митю на допрос, не чинясь сказал, что компания должна быть передана людям, на которых будет указано.

– Времена изменились, Дмитрий Алексеевич, – не стесняясь ни слов своих, ни усмешки, объяснил он. – Во власть пришли новые люди. Повсеместно. Вы разве не заметили?

– Заметил, – не отводя от следователя мрачного взгляда, ответил Митя.

– Значит, и собственность должна перейти к новым людям. Логично?

Ничего логичного Митя в этом не видел. Да дичь же это, пещерная дичь! Он не мог поверить, что такое возможно вот сейчас, здесь, в Москве, в огромном живом городе, ничем не отличающемся от Лондона, Парижа, Нью-Йорка… И ненавидел себя за то, что, с головой погрузившись в работу, пропустил, когда это случилось, когда стало возможным настолько, что следователь с гаденькой ухмылкой говорит об этом как о само собой разумеющемся.

– В общем, мы надеемся на вашу помощь, – не дождавшись от Мити ответа, завершил он. И добавил: – Как только вы ее окажете в полном объеме, уважаемый Антон Иванович выйдет на свободу.

Что такое полный объем, Митя понял буквально назавтра. Потому что именно завтра были ему указаны те самые «новые люди», на которых должна быть переоформлена компания.

Ярость, охватившая его, была неописуема. Вот так, за здорово живешь, отдать то, чему посвятил лучшие годы своей жизни?! И ладно бы только он посвятил – а Антон, а Иван Савельевич?

При мысли о том, чтобы отдать все по свистку и без сопротивления, Мите становилось тошно. Не хотел он этого, не мог он этого! И когда адвокат передал ему записку Антона из СИЗО, у него просто от сердца отлегло.

«Ничего им не сдавай, – было написано в ней. – И я не сдам. И прорвемся».

Митя готов был последовать этому в полной мере. В конце концов, Антон имеет право решать, что должно происходить с его компанией. И раз он считает, что прорвется…

Все это, только без эмоциональных оттенков, Митя изложил следователю.

– Как желаете, – пожал плечами тот. – Вам сделали предложение, лично вам. Готовы были обсуждать ваш бенефит. Не хотите – как хотите.