– Хай, Терри! – сказал Проныра, наводя на него пистолет.

Толстяк судорожно задернул занавеску, будто она могла защитить его от пуль. Проныра усмехнулся. И в самом деле смешно. Он выстрелил сквозь занавеску пять раз. На занавеске были нарисованы стайки синих, красных и желтых рыбок. Вряд ли желтые, красные и синие рыбки плавают вместе, подумал Проныра.

Толстяк вывалился лицом вперед, сорвав занавеску вместе с трубой, на которой она висела. Это даже не была полноценная ванна. Просто поддон с занавеской и кое-как прилепленной душевой насадкой. Толстяк лежал, перекинувшись через край поддона. Как люди могут так жить, подумал Проныра.

Жирная волосатая задница Терри торчала над краем поддона. Голова, грудь и руки лежали на скомканной занавеске с идиотскими рыбками. Кровь струями текла в сторону его ступней, уходя в сливное отверстие. Проныре совсем не хотелось притрагиваться к этой груде мокрой и липкой плоти. На спине виднелись два выходных отверстия от пуль, из которых толчками лилась пузырящаяся кровь. Проныра нащупал сквозь занавеску голову мужчины, ухватил его за волосы, чему не слишком помешал дешевый пластик, приподнял голову вверх и приставил срез глушителя ко лбу, глядя на безумно расширившиеся глаза, а потом спустил курок.

После этого он подобрал стреляные гильзы, снова спустился по лестнице и обыскал все комнаты, одну за другой, от подвала и до второго этажа. По дороге он подобрал две гильзы, валявшиеся на полу в коридоре. Он израсходовал восемь патронов. В обойме еще два. Пригодятся на случай, если в доме есть еще один ребенок, или тетушка-инвалид, или кто-нибудь еще. Кроме того, у него был с собой универсальный походный нож.

Больше в доме никого не было. В тишине раздавался лишь шум воды в душе. Неожиданно на кухне засвистел стоящий на плите чайник.

Проныра пошел на кухню и выключил конфорку под чайником. Старомодная газовая плита. На кухонном столе лежали свежеиспеченные печенья с шоколадом. Проныра съел три штуки, достал из холодильника бутылку с молоком и отхлебнул. Стеклянная бутылка. Ничего, на руках-то перчатки.

Отвинтив глушитель с пистолета, он убрал оружие в карман, открыл нараспашку кухонную дверь и подошел к двери, ведущей на улицу, чтобы посмотреть наружу сквозь узкие полоски стекла. Улица была столь же пустынной и серой, как и до того момента, как он вошел в дом. Проныра вышел наружу, аккуратно закрыв за собой дверь.

Затем он подошел к своему „Астро Вэну“, завел мотор и подогнал машину вплотную к двери. Микроавтобус целиком загородил дверной проем. Соседи ни черта не разглядят. Проныра достал из кузова три больших почтовых мешка и вошел обратно в дом. Пришлось сходить три раза, перетаскивая по одному телу в каждом мешке. Встречаясь с металлическим полом кузова, они издавали странный глухой звук. Он приберег тело ребенка напоследок, потратив основные усилия на перетаскивание Мистера и Миссис Сальные Задницы.

Спустя пятнадцать минут он выехал из города по Интерстэйт 90 и ткнул кнопку настройки на 88.7 ФМ. Самая классная джазовая радиостанция в Буффало. Проныре нравился джаз, и он начал насвистывать, похлопывая руками по баранке.

Курц слушал джаз, сидя в кафе „Блюз Франклин“. Он пришел сюда не за этим. До открытия заведения оставалось еще пять часов, но, когда он постучал в дверь, одна из внучек Папаши Брюса, не Руби, официантка, а, кажется, Летиция, младшая, с ужасом глянула на его лицо и шляпу и бегом побежала за дедом. На низенькой сцене за белым „Стейнвеем“ сидел молодой чернокожий музыкант, что-то наигрывая. Папаша Брюс специально держал у себя этот рояль. Иногда к нему заходили джазовые пианисты самого высокого класса. Курц сел за стол у задней стены, на свое любимое место, и начал слегка раскачиваться на стуле, слушая музыку.

Из двери, ведущей на кухню, вышел Папаша Брюс, вытирая руки о белый фартук. Старик никогда не садился за стол с клиентами, но на этот раз он взялся рукой за спинку стула и присел рядом с Курцем, качая головой и цокая языком.

– Надеюсь, тот парень, что это сделал, выглядит еще краше.

– Я понятия не имею, кто он, – сказал Курц. – Поэтому и пришел. В последние пару дней кто-нибудь спрашивал обо мне?

– Буквально этим утром, – ответил Папаша Брюс, почесав свою короткую седую бороду. – Куча белых парней, и все спрашивали про тебя. Я уже хотел было повесить табличку „Джо Курца здесь нет и не было, проваливайте“.

Курц промолчал, ожидая продолжения.

– Первой была женщина-коп. Давным-давно вы часто ходили сюда вместе, когда были почти что детьми, Джо. В этот раз она представилась детективом Кинг, но тогда ты звал ее Риджби. В те времена я имел полное право дать вам обоим пинка под зад по причине несовершеннолетнего возраста, и все такое, но ты так любил музыку и ее учил в музыке разбираться. И искал способ снять с нее трусики. Я видел и это.

– Еще кто?

– Трое свиней, тоже этим утром. Похоже, шестерки. Очень вежливые. Сказали, что у них деньги для тебя есть. Угу-угу. Как бы нарыть Джо Курца да отдать ему большой мешок с деньгами. Я такого в жизни насмотрелся.

Курцу было незачем спрашивать, сказал ли им хоть что-то Папаша Брюс.

– И как выглядели эти трое? Хорошо одетые, с уложенными, словно у манекенщиков, волосами?

Папаша Брюс рассмеялся спокойным, бархатистым смехом.

– Может, с точки зрения свиней, они и хорошо одеты. Сам знаешь. Все эти белые воротнички с торчащими углами, совершенно не сочетающиеся с рубашками и костюмами. Костюмы, купленные прямо с грузовика, которых никогда не касалась рука портного. Волосы уложенные? Ну да, зачесанные назад и напомаженные, будто бутербродным маслом.

Люди Гонзаги. А не Фарино Феррера, понял Курц.

– Кто-нибудь еще?

Папаша Брюс снова рассмеялся.

– А сколько тебе надо на твою задницу, чтобы почувствовать себя знаменитостью? Может, тебе аспирину дать?

– Нет, спасибо. Значит, ты не слышал, чтобы кто-нибудь хотел шлепнуть меня?

– Ну, ты не спрашивал об этом. Естественно, слышал. Недели три назад в последний раз. Этот хромой индеец-полукровка. Нажрался и рассказывал двум типам из А. Б. о том, что собирается с тобой сделать.

– А почему ты решил, что эти двое – из А. Б.?

– Ты что, думаешь, я не узнаю ребят из Арийского Братства? Я их просто чую.

– И что они здесь забыли?

„Блюз Франклин“ никогда не пытались представить круче, чем есть, несмотря на „Стейнвей“ и заезжих звезд джаза. И ходили сюда, по большей части, чернокожие.

– С какого хрена мне знать, зачем они сюда пришли? Мне достаточно, что я знаю, как и когда они ушли.

– Лестер?

– И Рафаэль, его приятель-полинезиец. Этот твой индеец со своими дружками к часу ночи набрались до омерзения, и их пришлось проводить до самой аллеи.

– Этот Длинноствольный, индеец, я имею в виду, затеял драку?

– Обычно никто не лезет в драку с Лестером. Если этот мистер Длинноствольный вернется сюда, тебе позвонить?

– Ага. Спасибо, Папаша.

Курц встал, чтобы уйти. Его слегка шатало.

– Тебе не надо шляться в таком виде, – остановил его старик. – Эти налитые кровью глаза и синяки вокруг них. Тебя дети пугаются. Постой, подожди меня.

Курц остановился. Папаша Брюс бегом ринулся в свою комнату и вскоре вернулся, держа в руке большие темные очки. Курц осторожно взял их в руки и надел на себя. Правая дужка уперлась в повязку. Немного подогнув ее, он добился того, что очки не давили на рану и не причиняли боли.

– Спасибо, Папаша. Я чувствую себя просто Рэем Чарльзом.

– Ты и должен себя им чувствовать, – сказал старик, прокашлявшись. – Это ведь его очки.

– Ты спер очки у Рэя Чарльза?

– Нет, черт тебя дери, – возмутился Папаша Брюс. – Я в жизни своей своровал не больше твоего. Ты помнишь, как он приезжал ко мне сюда пару лет назад, в декабре, с… конечно, нет, Джо. Ты еще сидел в Аттике. Это был отличный концерт. Мы не давали никакого анонса, слова не сказали нигде, и тем не менее сюда пыталось набиться сотен шесть народу.