Был хороший весенний день.

Гости Шиг-Алея ехали мрачные, весеннее пробуждение природы не радовало их.

Вот и берег озера, еще покрытого бурым покоробившимся льдом.

«Насмешка… – думали казанцы. – Какая рыба! Нас сейчас под лед спустят рыбу откармливать… Как ханские слуги злобно смотрят! Не прорвешься сквозь их строй…»

Величавый Ислам-князь, дрожа от страха и гнева, подъехал к Шиг-Алею:

– Не тяни дело! Убивать хочешь – бей! – Он подставил грудь.

– Зачем убивать? – усмехнулся хан, взъерошив редкие усы. – Это вы меня убивать хотели! С ногайцами пересылались, нового хана звали… Москве на меня жаловались, убрать просили… Вот я и съехал с ханства, а чтобы веселее было, и вас захватил!

– Предатель ты! – вскричал побагровевший от злости князь Ислам.

– Предатель! – подхватили угрюмый князь Кебяк и маленький Аликей-мурза.

– Мы разберем, кто предатель, а кто хороший человек, – невозмутимо отвечал Шиг-Алей, – кому в Казани жить, кому в Свияжске, а кому башку рубить… Н-но, ты! – ударил он нагайкой своего сильного гнедого коня. – Поехали в Свияжск! А сазан-судак пускай растет, нас ждет!

Свияжский воевода отправил в Казань гонцов:

– По челобитью вашему свел великий государь хана Шиг-Алея с казанского престола, и вы, начальные люди казанские, приезжайте в Свияжск великому государю на верность присягать.

– Согласны, – отвечали казанцы, – только пришлите к нам наших князей: мы им верим и в их руки отдадимся.

Два татарских князя отправились в Казань под охраной московских стрельцов.

Все было спокойно в городе. Русские полки готовились вступить в Казань, обозы подвозили съестное, пищали, порох…

Но массы темного казанского народа были обмануты сторонниками войны – гиреевцами.

Маленький Аликей, уму и хитрости которого беззаветно доверяли и мрачный силач Кебяк и тучный неразговорчивый Ислам, составил коварный план. План этот привел друзей в восторг.

Кебяк, Ислам и Аликей отпросились у воевод в город – попрощаться с семьями перед отъездом в Москву и отдать распоряжение по дому. С ними были их верные слуги – джигиты.

Ворвавшись в городские стены галопом, точно за ними гнались враги, Ислам, Кебяк и Аликей носились по улицам с дикими криками:

– Слушайте, люди! Пришел день гибели нашей святой веры! Едут русские попы обращать мечети в церкви, перекрещивать мусульман в православие! А кто не согласится, всех будут убивать – от малого до старого… Вооружайтесь, правоверные, не дадим перерезать себя, как баранов!

Чудовищная ложь была мгновенно подхвачена муллами. Десятки тысяч казанцев выбежали из домов, заполнили улицы и площади. Страшная весть распространялась, как степной пожар в сухой траве.

– Вероотступник Шиг-Алей идет с русскими попами! Вооружайтесь, правоверные! Лучше умереть в бою за свою веру, чем малодушно погибнуть под ножом палача!..

В головах казанцев долго копились тревожные слухи последних месяцев, сомнения, страхи, опасения. И слились в неудержимую лавину народного выступления, толчок которому дало коварное выступление Аликея и его друзей.

Толпы татар, вооружившись чем попало, бежали на стены. Городские ворота затворились. Русских, которые приводили жителей к покорности, схватили и отвели в зиндан; сопротивлявшихся побили насмерть.

Московские воеводы, подъехав к городским стенам, пробовали уговорить казанцев – их не слушали. Город кипел, как встревоженный улей.

Русские полки ушли в Свияжск. Казанцы послали к ногайским татарам послов:

– Пришлите нам царя!

Война!..

Веселый перезвон гудел-разливался над Москвой. Тяжко бухал большой колокол на звоннице Архангельского собора, заливчато сыпали малиновую россыпь колокола у Ивана Предтечи, частый серебряный перебор вызванивал звонарь у Успенья, и, перекликаясь друг с другом, буйно-радостно пели тысячи больших и малых колоколов над праздничной, нарядной Москвой.

Тесная площадь между Успенским и Архангельским собором была запружена народом. Люди стояли вплотную, плечом к плечу, и неотступно смотрели на царский дворец, на Красное крыльцо, где открывался ход в палаты.

Десятки тысяч людей пришли на Соборную кремлевскую площадь. Они собрались спозаранку, прослышав, что Боярская дума будет решать о том, воевать или не воевать с мятежной Казанью.

Боярская дума в течение нескольких веков была высшим совещательным органом при московских властителях. В ее состав входили бояре и князья из наиболее знатных фамилий. Кроме них, в Думу, по особому «государеву пожалованью», входили бояре и дворяне, известные способностями и умом. Участвовали в работе Думы также и дьяки казны – центральной государственной канцелярии того времени.

Московские государи не часто собирали Думу в полном составе и предпочитали советоваться с немногими избранными членами, составлявшими Ближнюю думу. Но в этот день царь созвал Думу полностью: отношения с Казанью были важнейшим жизненным вопросом для русского государства.

В толпе, собравшейся перед дворцом, виднелись купцы в добротных суконных кафтанах, дети боярские в разноцветных однорядках, попы и дьяки в длинных черных рясах. Но преобладали здесь черные люди – простонародье. Отдельными кучками среди многотысячного людского скопища стояли дюжие кузнецы в прожженных кожаных фартуках, с лицами, почерневшими от дыма горнов; ткачи, бледные от вечного сиденья за станами в душных избах; румяные, здоровые огородники; серебряники, кожевники, сапожники и прочий московский ремесленный люд.

Пронырливый Тишка Верховой, поднявшись задолго до света, удобно устроился невдалеке от Красного крыльца, и хотя царские слуги его потеснили, ему было видно всю площадь.

Ордынцев вышел из дому не рано, и ему пришлось протискиваться сквозь толпу, чтобы попасть на такое место, с которого хоть что-нибудь можно было рассмотреть. Раздвигая толпу мощными плечами и возвышаясь над ней на целую голову, Федор Григорьевич неуклонно продвигался под шум и ропот потревоженных. Стольник обрадовался, увидев среди зрителей Голована:

– Андрей? А ну, помоги, вдвоем скорей пробьемся!

Голован был высокий и ладный парень, но куда ему было тягаться силой с богатырем Ордынцевым! И все же вдвоем они составили такую пару, против которой не могли устоять самые крепкие и упорные мужики. Иной даже начинал ругаться, однако, взглянув на веселые лица Ордынцева и Голована, пролагавших себе путь решительно, но беззлобно, смирялся и давал молодцам дорогу.

Толпу потешали песнями и присказками веселые скоморохи. Голован радостно встрепенулся: среди разноголосого гомона ему послышалась бойкая скороговорка Нечая.

«Ошибся я или неужто там в самом деле Нечай?»

Голован, рьяно работая локтями, полез в ту сторону напролом; он не видел друга целых пять лет, со времени московского восстания.

Слух не обманул Голована: приплясывая и притопывая, развеселый Нечай пел песню, высмеивавшую многодумных бояр, не печалящихся о народном горе. Жук, как всегда угрюмый и сосредоточенный, подыгрывал Нечаю на дуде.

Встретились восторженно. Голован спросил вполголоса, хотя среди мощного гула толпы это была излишняя предосторожность:

– Как это вы, други, насмелились в Москву явиться? Не боитесь в Разбойный приказ попасть?

– Бог не выдаст, свинья не съест, – ухмыльнулся Нечай. – Ходит слух, что кто в ополчение на татар пойдет, тому старые грехи простятся.

Пока Нечай коротко рассказывал Головану о том, где бывал и что видел за пять лет, в толпе началось движение: сквозь ее плотную массу протискивались члены Думы – дородные бояре в длинных шубах, в высоких меховых шапках.

Вслед боярам неслись возгласы:

– Порадейте, бояре, за русскую землю!

– Порешите с басурманским засильем!

– Пусть только кликнут клич – весь народ на татар подымется!..