– Да вот ноги у меня… – сморщился татарин, но встал.

Адашев, строгий, торжественный, с осанкой, не допускающей даже тени ущерба государевой чести, развернул свиток, протянул Шиг-Алею. Тот поднес к толстым губам печать, подвешенную к царской грамоте, приготовился слушать.

– Жалует тебя, царь Шиг-Алей Алеярович, великий государь всея Руси Казанью-градом с Луговой и Арской стороной,[131] а Горную сторону тебе, царю, не дает, ибо до челобитья вашего по доброй воле отошла оная от Казани-града и приписана к Свияжскому городу. – Голос Адашева был сух и резок.

Шиг-Алей такого удара не ожидал: оказалось, что значительная часть его наследственного царства навсегда переходит к Москве. Он сердито уселся на лавку:

– Вон оно как!.. Над чем царствовать буду? Опять половину юрта[132] урезали?.. Народ обидится, меня не впустит.

– Вольно вам было черемису теснить, – холодно возразил Адашев. – Думали, век она будет вам покоряться? Ну, не печалуйся: Казань – град немалый, окромя того арские чуваши под тобой останутся. А коли не согласен, другого хана сыщем.

Московские дипломаты прошли хорошую школу: умели держать себя.

Шиг-Алей перепугался:

– Ой, зачем другой хан, не надо другой хан! Я хан, я ваш старый друг!

– Все вы друзья до поры до времени, – улыбнулся Адашев, оглаживая курчавую бородку. – Да, вот еще: приказ тебе от государя Ивана Васильевича – первым долгом всех русских полонянников выпустить, чтобы ни один не оставался в ваших поганых лапах!

– Все сделаю, боярин! – пробормотал Шиг-Алей.

В августе 1551 года Шиг-Алей вступил в Казань под охраной московских стрельцов. Город встретил хана настороженно. Казанцы не любили Шиг-Алея за корыстолюбие, за жестокость. Казань приуныла.

– Радуйтесь! – насмешливо говорили гиреевцы Камаю-мурзе. – Явился выпрошенный вами у Москвы хан, да продлит аллах его царствование на трижды сорок лет!

– Э, зачем так долго! – усмехался Камай-мурза – Нам не хана надо – нам надо московского наместника. Но от разговоров о халве во рту не станет сладко!..

Шестьдесят тысяч русских пленников вышли из Казани, но Булата среди них не было. Многие тысячи рабов еще остались в столице ханства, скрытые от глаз русских приставов и дьяков. У казанских богачей немало было тайников, где, прикованные цепями, томились несчастные невольники.

Джафар-мирза не выпустил Булата на волю. Открыть его местопребывание не могли: ни татарская, ни русская власть не смела проникнуть на женскую половину.

Никита знал о выходе русского полона, но напрасно молил управителя об освобождении.

– Ты зодчий, а нам в Казани таких людей побольше надо. Не пойдешь домой. Станешь шуметь – в яму посадим.

Многие освобожденные москвичи вернулись домой; среди них был и оружейник Кондратий. Ему посчастливилось вырваться из цепких лап Курбана вскоре после того, как он избавил от его власти Никиту Булата.

Случилось это так. Соперники Курбана по торговле сумели раскрыть его тайну и донесли хану о скрытом богатстве оружейника. Курбана схватили, но даже под пытками он не выдал место, где было зарыто его золото.

После смерти Курбана все его имущество, в том числе и рабы, было отобрано в ханскую казну Пушкаря Самсона поставили на его прямое дело – к пушкам, а Кондратий, знающий мастер, попал в помощники к надсмотрщику оружейной палаты ханского дворца. Это спасло ему жизнь: ханский оружейник не наваливал на него столько работы, как жадный Курбан.

Андрей Голован разыскивал вернувшихся полонянников, расспрашивал о Булате. И ему посчастливилось встретить Кондратия.

Велика была радость Андрея, когда он узнал, что его старый наставник жив и попал во дворец казанского первосвященника. Кондратий по собственному опыту знал, что рабство во дворце намного легче, чем у мелкого ремесленника; он уверял молодого зодчего, что Булат доживет до освобождения, которое не за горами.

В душе Голована родилась надежда встретиться со своим старым учителем.

Музафар и другие турецкие агенты всё сильнее разжигали в народе ненависть к Шиг-Алею, обвиняли его в том, что, продавшись русским, изменник-хан хочет искоренить в Казани мусульманскую веру и всех татар силой обратить в православие.

Народные массы были глубоко равнодушны к борьбе правящих партий: казанским ремесленникам и земледельцам одинаково тяжело жилось как при Гиреях, так и при потомках Ахмата. Но религиозный фанатизм, раздуваемый в народе веками, был страшной силой, которой умело управлять мусульманское духовенство.

Положение Шиг-Алея сделалось весьма опасным.

Алексей Адашев снова поскакал в Казань – разобраться с делами на месте. Молодой придворный с радостью пускался в далекий путь, когда вопрос шел о защите русских интересов. Дело это требовало тонкого ума и твердого характера. «Без Адашева не обойтись!» – и это возвышало искусного дипломата в глазах царя Ивана.

– Видишь, Шиг-Алей Алеярович, каковы твои казанцы, – начал Адашев осуществлять тонкое поручение, данное ему царем. – Не любят рода Ахматова. Убьют тебя либо выгонят, коли не укрепишь город русскими людьми…

– Эй-яй! – Шиг-Алей прищурил хитрые заплывшие глаза. – Плохое дело, Алексей: шибко на меня Казань сердита. За отобранную Горную сторону сердита. Отдадите Горную сторону назад – будет подо мной Казань крепка, не отдадите – бежать мне с ханства…

У Шиг-Алея был свой расчет. Заявляя себя верным сторонником Москвы и борясь за ее интересы, хан хотел выпросить у нее отпавшие от Казани области и увеличить свой наследственный юрт.

Но снова допустить усиление Казани – означало затянуть изнурительную борьбу, быть может на целые десятилетия. Это прекрасно понимал московский посол.

Адашев усмехнулся в ответ на требование хана:

– Беги, беги, Шиг-Алей Алеярович: Горная сторона все равно к тебе не воротится. Беги, только сначала сдай город нашим стрельцам.

– Того не можно, что просишь, боярин! Я мусульман, супротив своего юрта не встану…

Свести Шиг-Алея с ханства не удалось. Все же Адашев заставил хана принять для обороны от врагов отряд московских стрельцов.

Наступил 1552 год, последний год существования Казанского ханства.

Так тяжек был гнет Шиг-Алея, так невыносимы стали вымогательства и насилия ханских любимцев, что даже ахматовцы потеряли терпение и решили принять русского наместника; единственным условием подчинения они ставили неприкосновенность мусульманской веры.

Казанские послы приехали к царю Ивану с богатыми дарами и с челобитьем:

– Хан нас грабит и побивает без жалости… Пожалуй нас, великий государь, Алея от нас сведи, и мы тебе город сдадим. А только сеида нашего и мулл не тронь, мы хотим веровать по старине…

Убирать Шиг-Алея с ханства явился тот же неутомимый, незаменимый в казанских делах дипломат Адашев.

– Пусти московских людей в город, – объявил хану посол, – и проси у великого государя чего хочешь!

– Пустить московских людей в Казань не могу, – отвечал двуличный татарин. – Сам съеду в Свияжск, а там что хотите, то и делайте. Мне здесь не житье – каждую ночь в другом месте сплю, кольчугу не снимаю ни ночью, ни днем… Болячки натер с кулак величиной… Не так казанских людишек боюсь, как своих же телохранителей – султанских янычаров: изведут они меня… Съеду!

Выехал Шиг-Алей из Казани с хитростью, как всегда привык делать. 6 марта он объявил, что едет ловить рыбу на озерах и пировать на приволье. Посланцы Шиг-Алея ходили по домам и передавали ханские приглашения; гостей бесцеремонно забирали с собой.

Приглашенные заранее прощались с жизнью. Их жены выли, оплакивая мужей, и закапывали в землю драгоценности. Около сотни знатнейших людей вывез из города Шиг-Алей.