Летом Ордынцев отправил старшину целовальников, угодника и краснобая Бажена Пущина, осматривать обширное хозяйство строительства: кирпичные заводы, каменоломни, лесные рубки, пожоги угля…

На честность Бажена Федор Григорьевич вовсе не надеялся. «Борода длинна, да совесть коротка», – думал окольничий о старшине целовальников. Ордынцев решил послать с ним своего старшего сына, Семена.

Запершись наедине с Сеней, отец внушал ему:

– Слышно, много непорядку там, куда поедете. Расхищают десятники и целовальники государеву казну, неправедные отписки дают. С мужичонков, кои на промыслах, вымогают последнее. Стонет мужичонки, ко мне выборных посылали. Боюсь, до царя с жалобами дойдут… Ты, Сеня, уж не мал…

Мальчик с гордостью выпрямился. Уродился он в отца – высок, силен, но еще по-детски тонок. Большие серые глаза смотрели на мир с радостным любопытством.

– Буду смотреть, тятенька, неотступно!

– Того мало! С народом говори, спрашивай, каково живется, дают ли корма по положению. Где воровство вызнаешь, сам ничего не делай, а все записывай: мне доведешь, я расправлюсь.

Гордый доверием отца и важной задачей, юный Семен весело отправился в путь с большебородым Баженом. Умный мужик оказывал мальчику преувеличенное почтение, советовался с ним по самым мелким вопросам.

– Как прикажешь, боярич: дальше поедем али на ночлег остановимся? – спрашивал он под вечер.

– А ты как полагаешь?

– Мы что же! Конишки пристали. А впрочем, воля твоя, ты хозяин: повелишь – дальше поедем.

– Давайте останавливаться.

– Эй, холопы! – орал во все горло Бажен. – Боярич приказал ночлег строить: раскидывайте шатер. Да живо у меня: понимайте, кому служите!

Сеня краснел от гордости. Но пока он, уложившись спозаранку, спал крепким детским сном, Бажен устраивал дела. И сам успевал сделать за ночь большие концы, и преданные ему слуги ухитрялись повидать кого нужно и все подготовить к следующему дню.

Приехали на лесную порубку. Здесь валились сосны-великаны. Такой мачтовый лес шел на стропила для крыш. Из крепких дубов выделывались связи для стен.

Лесорубы, прослышав, что из Москвы едет царский доверенный, собирались пожаловаться на плохое житье в сырых, дымных землянках, на голод, подтачивавший силы.

– Всё как на ладонке выложим, – сговаривались мужики. – Кормов вовсе не дают. Что промыслишь в лесу, то и твое. А когда промышлять, коли с зари до зари лес роним!.. Ни хлеба, ни круп… Соли сколько месяцев не видим… Одежонка с плеч сползла, лаптишки побились… Всё, всё обскажем!

Но им не удалось выполнить свое намерение. Подручные Бажена успели побывать тут до приезда Сени. Недовольных работных людей десятники угнали в глушь леса; остались только надежные – приказчичьи прихлебатели.

– Как живем, спрашиваешь? – Они стояли перед Сеней Ордынцевым с умильными улыбками, переминались с ноги на ногу. – Живем, не обидеть бы твою боярскую милость глупым словом, хорошо. Приказчики у нас, дай им бог здоровья, печные, старательные… Кормят, хоша бы и дома так ести…

Сеня всмотрелся в здоровенного детину с багровым шрамом на щеке:

– Кажись, я тебя видел третьеводни на другой порубке?

Уличенный не смутился:

– Точно, побывал я там: брательника ездил проведывать. Брательник у меня тамотка работает – как мы, лес валит.

Сеня хоть и был неопытен, но заметил: лесорубов слишком мало, если судить по грудам леса, наваленным на поляне.

– Где остальные?

– Остальные?.. – Бажен раскинул бороду веером. – А я их по лесу разослал: зайчишек да лисиц загонять, чтоб было чем твоей милости потешиться.

Страстный охотник, Сеня забыл обо всем, глаза загорелись от удовольствия:

– Когда будем охотиться?

– Завтрашний день, полагаю. Сегодня устал ты, и ежели тебя истомлю, мне твой батюшка спасибо не скажет.

На следующий день Сеня стоял под деревом с легкой пищалью, отделанной серебром, и бил набегавшее зверье. В загонщиках, мелькавших в лесу, дико ухавших, колотивших трещотками, он не мог распознать людей, представленных ему накануне. А вдали грохотали и рушились огромные лесины, сваленные теми самыми мужичонками, что собирались жаловаться бояричу…

Не удалось Сене поговорить по-настоящему и с углежогами. Этим тоже жилось не сладко.

Насквозь пропахшие дымом, с воспаленными глазами, с резкими черными морщинами на грязных лицах, углежоги ни днем, ни ночью не знали покоя – вечно настороже около угольных куч. Прорвалось пламя – заваливай землей. Прозеваешь – сгорит вся куча…

За плохо выжженный уголь, за недостаточное его количество надсмотрщики заставляли ложиться под плети. Много горечи накопилось в душе у углежогов, много жалоб готовили они, но и им не дали возможности пожаловаться хитрые уловки Бажена. Он не стеснялся, поколесив по лесу два десятка верст, вернуться обратно и показать мальчугану тот же пожог с другой стороны. А работников, черных как черти, с замазанными сажей лицами, с нахлобученными на лоб мохнатыми шапками, разве узнаешь!

При осмотре каменоломен Бажен поступал проще: всех непокорных и недовольных загоняли поглубже в карьеры, где их стерегли десятники с бичами. Наверху Ордынцева встречали приказчики с верными холуями. По их рассказам, все шло хорошо.

А если Сеня выказывал намерение спуститься в каменоломню, Пущин решительно восставал против этого.

– Ты высокого порождения человек, – заявлял он, сурово хмуря брови и топорща огромную бороду, – не нам, смердам, чета. Упаси бог, несчастье: как я за тебя перед батюшкой отвечу?

– Выпусти ломщиков, я с ними поговорю.

– Нет, и не проси. Они урок не выполнят – кто будет повинен? Да на что тебе они? Вот ломщики – расспрашивай!

Сеня вернулся в Москву, не разузнав ничего. А безобразий творилось много. Целовальники, сговорившись с боярскими и княжескими тиунами, требовали на работу зажиточных мужиков. Те откупались, предпочитая потерять деньги, чем здоровье. Повинность перекладывалась на бедноту, у которой не было и алтына задобрить начальство. Мужики шли в лес или на каменные ломки, а их жалкое хозяйство приходило в упадок.

Поставщики грабили царскую казну, представляли ложные счета. Если нельзя было означить преувеличенную цену, то преувеличивали количество сданного материала, а приемщики подтверждали это, прельщенные поминками. И хоть строгие царские указы грозили рубить руки за воровство, но это не устрашало лихоимцев.

Вернувшись в Москву, Сеня доложил отцу, что все благополучно, работные люди не жалуются, работы идут полным ходом.

Потом с воодушевлением стал рассказывать о замечательных охотах и рыбных ловлях, которые устраивал ему предупредительный Бажен.

Федор Григорьевич покачал головой:

– Где молоденькому петушку перехитрить старую лису!

Из всех целовальников заслужил доверие Ордынцева только Нечай, назначенный на должность по представлению Голована.

Грамотный и честный мужик возбудил недовольство прочих целовальников: в его счетах цены на купленное были ниже, чем у других.

Ордынцев предлагал Нечаю:

– Хочешь, выпрошу у царя позволение поставить тебя старшим целовальником заместо Бажена?

Нечай низко кланялся:

– Где нам лаптем шти хлебать!

– Ты не прибедняйся.

– Спаси бог за ласку, боярин. Мне и теперя опасно ходить. А тогда всё припомнят: и шутовской колпак, и как я на площадях пляс заводил…

– Ну, приневоливать не буду…

Помощником у Нечая работал молчаливый, сосредоточенный Демид. Этот тоже исполнял дело на совесть: вгрызался в неисправных поставщиков так, что те и жизни были не рады.

– Таких бы мне подручных… – вздыхал Ордынцев.

Несмотря на лихоимство приказчиков и притеснения рабочего люда, строительство шло полным ходом.

Срубленный лес вывозили по снегу: летом не под силу было управляться с огромными бревнами на кочковатых болотистых дорогах. Зима углаживала пути, выстилала их белым пухом. Мужики, поеживаясь от холода, бежали за санями. Лесные материалы сваливались на берегах рек. Там пильщики без роздыха махали руками, выгоняя из кряжей брусья, доски, тёс…