В деревне Экванак – горы и орлы. Иногда медведи…. Лирическое отступление:

Мама и медведь.

Мама стоит во дворе и готовит салат любимому мужчине (это папа). Вдруг кто-то тихонько и ласково трогает ее за плечо…

– Миша, пойди душ прими, эта ваша манера не мыться – и ты и твоя дочь… запах же! А купание – мытья не заменяет. Мыться надо в ванной с мыл…………..аааааааааааааа ааааааааааааааааааа!!!!!!!

Мама вбегает на веранду и запирается в доме, медведь некоторое время пытается выломать дверь, а потом мирно съедает не ему приготовленный салат (имя все же совпадает!) и уходит. Такие случаи на реке Делавер – нечасто – раза два-три за сезон. Мама говорит, что страшно было только в первый раз.

Внизу в деревне, меня спрашивают, в лавке мистера Ханта:

– Вы дочка русской писательницы, которая поселилась на горе?

Там на реке Делавер – охота на оленей. Мы давно знали эту реку – с того самого дня, как по редким первым питерским видикам прошла «Всегородская премьера» фильма «Охотник на оленей». Помните, как он начинается? Не гундосым голосом знаменитого переводчика Володи, а знакомым колокольным звоном, свадьбой в православной церкви и спутанной русско-украинской речью. Герои «Охотника на оленей» – фильма о вьетнамской войне и американском патриотизме – делаверские украинцы.

Там есть один кадр – героя спрашивают в сайгонском военном госпитале, как его имя и он отвечает:

– Mikolaytchyck.

– Mikolaytchyck? What, s kind of name – Мikolaytchyck?

– It, s AMERICAN name.

Так он отвечает – белоглазый красавец Кристофер Уолкер… Делаверский украинец, прошедший плен и пытки крысами, видевший деревни, сожженные напалмом… Там – трое друзей. Один стал калекой, другой умер, третий вернулся на Делавер живым и здоровым… Но выстрелить в оленя этот человек больше не может. Он возненавидел войну. Войну, но не Родину, которая его туда укатала. В конце фильма, выжившие ребята сидят, выпивают и поют: « Благослови Америку, господи…» – по-английски.

Когда-нибудь так станет и в России – кто-то скажет про непривычно звучащее имя:

– Это – РУССКОЕ имя.

И люди не удивятся… братство и прощение – иных вариантов – не предвидится….

Река Делавер…

– Река Делавер! Это уже полная фантастика!

На этот раз Ирка меня даже пожалела, одолжила двадцатку до пятницы, ни в чем обвиняла и только сокрушенно качала головой.

– Не знаю, что с тобой творится… правда бесы какие-то. Ну что ж с тобой делать то?

– Знаешь, Ирка, давай смотреть правде в глаза: Я – женщина немолодая…

– Это ты-то?

– Не перебивай! Немолодая, некрасивая, с ребенком на руках и… в доску бедная. ЗНАЧИТ НЕМОЛОДАЯ, НЕКРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА ИЗ ГРЕБАНОГО КВИНСА С РЕБЕНКОМ НА РУКАХ – ТО ЕСТЬ ПРЕДМЕТ – НА ХРЕН НИКОМУ НЕ НУЖНЫЙ…

– Перестань сейчас же глупости говорить!

– Не перебивай! В общем, единственный мой шанс найти кого-нибудь – это стать знаменитой. Моложе красивее и богаче – мне точно не стать, а знаменитой – могу. Для этого мне надо выйти из художниц и стать поэтессой. Буду выходить на сцену – читать стихи.

– Зачем стихи? Песенки свои пой. Они чудные! Ведь говорят же, что ты «Галич в юбке» и «поющая Цветаева».

Песенки я действительно сочиняла с 15-ти лет и пела друзьям на кухне.

– Песенки – забудь. И Цветаеву с Галичем. Особенно Цветаева – на редкость удачный пример для подражания. И конец у нее прямо голливудский! Нет, в Цветаеву я играть не буду, я должна стать не «Наш Галич» и не «Наша Цветаева», а «Наша Ахматова» – вот кем я должна стать! И тогда мне достанутся в конце жизни «Наши ахматовские сироты, Наша оксфордская степень и Наша законная могилка в Комарово», а не «Наша петля в Елабуге».

– Но ты ж Ахматову не любишь.

– Стихи ее я не люблю. И личность ее мне предельно не близка, но что-то важное она сделала. Вот наступил этот Двадцатый съезд – и людям вроде как разрешили снова в чего-нибудь верить. Ну, в чего-нибудь, или кого-нибудь, кроме Пушкина. Они оглянулись вокруг – а нет никого, и верить то не в кого. А тут Бродский, Найман, Бобышев и Рейн обнаружили на чердаке Ахматову – потемневшую икону – оставшуюся от ТЕХ, в кого можно было верить. Вытащили ее на свет божий и стало ясно, что икона – чистая, ничем не засранная и есть хоть что-то на что можно молиться. Так потихоньку народ и начал в себя приходить…

– Так ты хочешь стать не просто знаменитостью, ты иконой хочешь стать?

– Причем тут икона, я тебе просто объясняю свое отношение к Ахматовой. И стишки тут совершенно не важны. Песни мои – хорошие и, по-моему, даже лучше, чем ахматовские стишки. Но я их петь не буду. Я буду как раз стишки зачитывать – они у меня в основном плохие, но это не важно. Я просто должна ЕЕ сыграть. Как хорошая актриса.

Для осуществления моего замысла, мы с Иркой отправились в мастерскую Комара и Меламеда на поэтический вечер. Вечером руководил крупный розовый мужчина в очках – доктор Андрюша. Андрюша сам был поэтом и читал смешные стихи – про натюрморт, сделанный из внутренних органов человека. Мне он понравился и стихи его тоже. Поняв, что он самый тут главный, я подошла к нему в перерыве:

– Андрюша, можно я тоже буду поэтессой? Понимаете, я развелась и мне нужен какой-нибудь любовник. Я хочу выходить на сцену и читать стихи, чтобы сразу много мужчин меня увидели…

– А вам не лучше в таком случае куда-нибудь в топлесс, например?

– Нет. Не лучше. Потому что я – толстая, без чувства ритма и вообще от физкультуры освобождена с первого класса.

– Даже не знаю, что сказать…. С первого класса – да это серьезный аргумент… А стихи у вас есть?

– Стихи – плохие. Есть хорошие песни, но это неважно. Давайте я лучше плохие стихи прочту.

Как- то я его уболтала и он позволил мне выйти на сцену. Я вышла на сцену и объявила:

БОРЬБА С БУДДИЗМОМ

Дальше я начала читать:

Если ты полюбишь Будду

Я тебе давать не буду!

Тут все сразу засмеялись, и мне стало легше. Дальше я уже без запинки прочла всю поэму:

Сколько время?

Два яврея.

Третий жид —

По веревочке бежит.

Бежит себе шатается,

Спрашивает дорогу:

Вы не скажете, как пройти к китайцам?

Говорят, они сделали доброго Бога.

Заглянул он в лавку корейскую.

Стоит на пороге и плачет.

Обменяйте мне долю еврейскую

На что-нибудь послаще.

Я о многом просить не буду

Не хочу ни любви, ни удачи,

Дайте только круглого желтого Будду

И круглую сладкую дыню впридачу.

…Значит, ты от нас ушел?

У буддистов хорошо.

Там и сухо и светло,

Ходит дедушка По Ло

(Принял пегую кобылу

За гнедого жеребца…)

А ты его принял было

За Бога и Отца?

Значит, ты идешь в буддисты?

Там у них тепло и чисто.

Пахнет рисом и лапшой.

Просветленною душой.

Как тебе я замолвлю слово

За мой бедный народ пастуший?

И за нашего Бога – злого?

И за наши темные души?

И за то, что не медом и мятой

Пахнут женщины и младенцы:

Кровью, семенем, жестким мясом

Да куда ж от этого деться?

Значит, ты идешь в японцы?

Ну, иди, иди, не бойся…

Бог желает тебе удачи.

Он поможет тебе дойти.

Ни буран, ни разъезд казачий

Твоего не прервут пути…

Но однажды проснешься где-нибудь в Тянь-Шане,