У подножья восточных скал

И увидишь с дорожным мешком за плечами,

Бога, которого ты не искал.

Он встанет – усталый и спокойный.

(Его руки испачканы в НАШЕЙ грязи и крови)

и скажет:

Браток, ты просто меня не понял.

Я хотел тебе дать немного ЛЮБВИ…

Вот что я прочла. Это я сочинила для красивого скульптора Лени Лермана, еще когда замужем была. Леня увлекался буддизмом, а я с этим увлечением, как могла, боролась.

Не то что бы я особый враг буддизма – буддизм для меня вещь скорее неинтересная, нежели неприятная – это ловушка для слабых душ, ловушка-убежище, нет в буддизме ни стыда, ни счастья; буддизм и травка – неразлучные брат с сестрой – оба они призваны вызвать возбуждение – там, где не от чего возбудиться, умиротворение – там, где не с чего умиротвориться, нежность и страсть – там, где не хватает любви, искусственную энергию – там, где нет собственной. Ничего плохого во всем этом нет – но я предпочитаю искать настоящую любовь, настоящее возбуждение – от чего то, что меня «всухую» возбуждает и умиротворяться от истинного умиротворения. Если же этого не происходит – то куковать без всего вышеперечисленного, но уж зато, когда это есть – знать что это – взаправдашнее. Алкоголю я больше доверяю – он лишь усугубляет уже существующее состояние. Кроме того – я считаю, что за буддийским доброжелательным равнодушием – системой невмешательства, кроется – как и за любой формой нейтралитета – помощь врагу – в данном случае всякой дьявольщине. Я слишком деятельный человек, чтобы принимать буддизм без раздражения.

Но вообще – то нелюбовь к буддизму – это моя тайна, кажется, не любить буддизм так же неприлично, как не любить евреев – признаешься где-нибудь в приличном обществе, всяко можно по морде огрести. И правильно! Это все – сугубо личные проблемы, и их надо обсуждать дома – с домашними. Вот мы с Полей – любим иногда поговорить, на досуге, о нашей неприязни к буддизму и траве – интимный разговор матери с дочерью.

А стихи я написала, потому что Леня Лерман увлекался буддизмом, а мне хотелось, чтоб он мною увлекался, а вовсе не буддизмом этим – вот и написала. Кузьма – ужасно над этим стихом издевался и обзывал меня по-разному:

«Киплинг, говорящий на идиш», «Иосиф Уткин в пробковом шлеме»

и прочие ругательства.

А сама я считала, что это лучшее из моих стихотворений

Мой бедный пастуший народ, представленный в мастерской Комара и Меламеда некоторым количеством зубных врачей и адвокатов – тоже был в полном восторге.

Куда бы не занесла еврея жизнь – от телячьего вагона до Аппер Ист-сайда, никогда он не чужд изящной словесности. Любовь к слову видимо последнее, что остается – вымаривают ли наше тело голодом, или душу – излишней сытостью, а стихам находиться место везде…

Мои стихи кого-то просто развеселили, а кого-то тронули. Знание почти всех присутствующих о буддизме было не больше моего и сводилось к смутной сплетне о том, что «У Наташки Козловой муж ушел в буддийский монастырь…», некоторое время назад поразившей Русский Нью-Йорк. Тем не менее, мои стихи дали людям возможность почувствовать их личную причастность к какому-то, хоть и тоже смутному Богу – но, СВОЕМУ-НАШЕМУ, и из стихов явно следовало – что он-то будет получше, чем у буддистов!

Людям обычно такие стихи нравятся. (Мне тоже нравятся такие стихи!)

В результате, я снискала некоторый дешевый успех и уже следующим утром проснулась знаменитой, а в тот же вечер раздался телефонный звонок:

– Юля? Здравствуйте. Это Андрей Рицман – мы познакомились вчера. Вы что-то говорили насчет любовника. Я все же не понял – у вас есть любовник?

– Именно что – нет! Если б был – стала бы я со сцены стихи читать!

– Стихи у вас очень забавные, но вам совсем не обязательно становится поэтессой, для того чтобы иметь любовников. Вашим любовником – буду я.

Вот этот розовый доктор из предместья как- то решительно не вписывался в мою идею любовника.

– Нет, Андрюша, вы знаете, я такая женщина, ну дикая, некоторые меня считают даже СУМАСШЕДШЕЙ. Любовник мой должен быть – ну такой, знаете, такой Феденька Протасов. Чтобы он там пил, к цыганам ездил, кидал, знаете ли, хрусты направо и налево, требовал «Невечернюю»…

– Это – я.

– Чего?

– Все, что вы описываете – это я.

Ну вот – подумала я, кажется нашего полку сумасшедших и вправду прибыло – можно по крайней мере наладить группу поддержки и дружбу по интересам.

– Нет, Андрюша, вы все же меня не понимаете. Мне нужен такой человек, который пьет запоем, потом бродит ночью по городу…

– …Пешком, потому что полицейские отобрали у него ключи от машины, а потом они его вяжут и он одному из них разбивает нос, а потом ему приходиться долго судиться…

– Ой, откуда вы знаете такие истории?

– Потому что это – мои истории. Я же сказал – человек, который вам нужен – это я!

(Ну и что я теперь буду делать с этим, выдуманным мною чудовищем, которое пьет запоем и бродит, по ночному городу, разбивая носы полицейским? Этот хуев Голем может и мне запросто нос разбить….)

– Завтра встречаемся в «Дяде Ване» в полвосьмого. Вам подходит?

Мне подходило.

«Дядя Ваня» – маленькое кафе на 54-й между 8-й и 9-й. Над входом гордо реет Андреевский флаг. Хозяйка – красивая русская актриса Марина, но все ее зовут «Тетя Маша». В «Дяде Ване» – уютно и спокойно, под крылом у Маши собираются русские девушки с судьбой – актрисы, танцовщицы из топлессов, скучающие «американские жены», валютчицы, приехавшие в Нью-Йорк на гастроли или просто шалавы на отдыхе. Во всяком случае, если где в этом городе и можно встретить большое скопление красивых баб – так это в «Дяде Ване», поэтому я и указала точный адрес этого заведения.

Но, если для знакомства «Дядя Ваня» место самое подходящее, то для первого свидание – совсем неудобное – там все друг друга знают и нету никакой приватности.

Поэтому мы с Рицманом решили перейти оттуда в какое-нибудь другое место.

Мы вышли на улицу. Вокруг простиралась «Адова кухня» – так называется район Сороковых и Пятидесятых улиц между Девятой и Одиннадцатой авеню. Там куча всяких забегаловок.

– Я вам сочинил стихи.

Андрюша начал читать стихи прямо на улице – громко и вдохновенно, но в эту минуту грянул гром, и началась жуткая гроза. В Нью-Йорке, как и в Питере, погода меняется каждые полчаса без малейшего на то основания, так что Айрис Мэрдок с ее чудной фразой «Эта сумасшедшая старуха – лондонская погода» – может смело отдыхать, пожила бы она У НАС!

Гром грянул, и мы с Андрюшей заметались по «Адовой кухне» в поисках какого-нибудь славного местечка – нырять абы куда, нам не хотелось – все-таки, первое свидание – не хрен собачий! Славное местечко нашлось почти сразу – что-то забавное в стиле 60-х, с оранжевыми пластмассовыми креслами и розовыми торшерами, мы вбежали мокрые, плюхнулись в эти кресла и Андрюша снова начал читать стихи:

В эту минуту я вдруг увидела у него за спиной что-то странное. Я увидела абсолютно голого малайского мальчика лет 15-ти. Он стоял к нам спиной, и я увидела его круглую желтую попу – почти, как наяву. Но ясно было, что наяву такое происходить не может, поэтому я зажмурилась и крепко потерла глаза. Когда я их снова открыла – попа никуда не исчезла.