Если история Каплана не была выдумкой, то безымянный швед мог быть только Раулем Валленбергом. Только он мог быть шведом; отбывшим в России к этому времени тридцатилетний срок. Впрочем, ни о каком другом шведе, который бы находился в то время в руках у русских, известно не было.
Результатом встречи явилось то, что сотрудники МИДа Швеции связались со своим посольством в Тель-Авиве и тамошнему советнику посольства Хокану Вилкенсу было поручено пригласить Анну Бильдер для беседы. Обычно столь осторожные, шведы были в такой степени взволнованы показаниями Анны Бильдер и Абрахама Калинского, что в январе 1979 года едва не похороненное дело Валленберга было вновь официально возобновлено.
3 января МИД СССР получил от шведов новую ноту, в которой требовалось, чтобы русские, ввиду вскрывшихся новых обстоятельств, провели дополнительное расследование фактов, «чтобы установить, действительно ли Валленберг находился в вышеупомянутых тюрьмах в указанное нами время». 24 января русские ответили: «Никаких новых данных относительно судьбы Р. Валленберга нет и не может быть». Как уже указывалось многократно, он умер в июле 1947 года, и утверждения, что он находился в Советском Союзе вплоть до 1975 года, «не соответствует фактам».
Вскоре после того, как шведы получили от русских ответ, Анна Бильдер узнала, что ее больной отец снова попал в тюрьму. Более того, как она утверждает, она получила несколько анонимных звонков — два на русском от женщин и одно — от мужчины, говорившего по-английски. Один голос сказал: «Ничего не говори о Валленберге», после чего трубку повесили. Другой голос сказал: «Я ваш друг. Я думаю, вашему отцу будет лучше, если вы не станете говорить о Валленберге». Затем, ближе к середине июля, Анна получила письмо от матери, оно было датировано 14 июня 1979 года. Письмо пришло с оказией из России вместе с новоприбывшим в Израиль эмигрантом:
«Я пишу тебе это письмо, хотя не уверена, дойдет ли оно до тебя и не случится ли с ним то же самое, что с письмом отца, из-за которого он уже полтора года сидит в тюрьме. Но после того, что случилось с отцом, мне больше терять нечего.
Все это время я не хотела и не могла писать. Во-первых, из-за твоей беременности, а потом из-за послеродового периода [78]. В любом случае, ты отцу не можешь помочь ничем. Я потеряла всякую надежду после того, как меня вызвали на Лубянку и я там узнала, что вся эта трагедия случилась из-за письма об этом швейцарце или шведе Валлберге (sic!), которого он повстречал в тюремной больнице, когда болел воспалением легких и у него было плохо с сердцем. Отец написал длинное письмо об этом Валлберге и долгое время носил его с собой, ожидая случая, когда мог бы послать его с иностранным туристом.
Каждую субботу он ходил в синагогу, куда приходит много туристов, но долгое время ему не везло. Он возвращался домой очень усталый и говорил, что письмо брать боятся. Но вот в одну субботу отец пришел домой в хорошем настроении и сказал, что ему наконец удалось отдать письмо молодому иностранному туристу, который обещал послать письмо тебе в Израиль из Вены или из Германии. Я не помню откуда.
Через несколько дней, это было вечером в пятницу, 3 февраля [79], у нас дома сделали обыск и забрали с собой отца. Он сейчас сидит в тюрьме уже почти полтора года, то на Лубянке, то в Лефортово. Я теперь потеряла надежду на встречу с вами.
Когда в мае [80] меня вызвали на Лубянку, очень рассерженный полковник стал кричать на меня: «Советская власть поступила гуманно и по болезни освободило его (отца), а он в благодарность решил отправить антисоветское шпионское письмо в Израиль через иностранца. Ваша дочь, — кричал он, — развязала в Израиле антисоветскую кампанию/»
Позже он немного успокоился и сказал: «Если ваша дочь хочет снова увидеть отца, ей лучше прекратить агитацию против родины». Об отце он сказал: «Он чувствует себя нормально, но его судьба зависит сейчас от поведения вашей дочери в Израиле — то есть она не должна поднимать там лишнего шума».
Я не знаю, что лучше, — молчать, как многие здесь советуют, или делать наоборот, так, чтобы американские сенаторы и другие большие люди начали бы кампанию за освобождение отца, потому что ведь многих освободили только благодаря жалобам, посланным американским сенаторам и даже самому президенту. Некоторые люди считают, что помочь может только большой шум в газетах и на радио. Я сама ответа не знаю. Мы все здесь, как глупые попугаи. Тебе там виднее.
Боюсь, мы никогда больше не увидим ни тебя, ни твою маленькую Даниеллу. И зачем отец в это вмешался? Он никогда не занимался политикой, даже не рассказывал политических анекдотов. Я до сих пор не понимаю, что же случилось с тем письмом, которое он отдал молодому иностранцу. Наверное, тот был агентом с Лубянки. Не знаю, что вышло не так, но я уже ни на что не надеюсь.
Из-за одного только письма об этом бедняге человека арестовывают и держат в тюрьме полтора года. Чего еще ждать? Наверное, я написала тебе горькое письмо. Долгое время я не хотела писать тебе всю правду, как она есть, а сейчас решила, что ты сможешь помочь отцу, только зная ее. Дорогая моя, пиши, как растет маленькая Даниелла и как учится в школе Марина. Где вы собираетесь провести отпуск? Я хочу знать все, поэтому пиши мне, не ленись. Я хочу, чтобы ты писала мне о них постоянно».
Анна Бильдер мучилась над письмом в раздумьях, что же делать? Она сообщила мне о содержании письма 23 июля 1979 года. Затем она посоветовалась с Абрахамом Калинским, который сказал ей, чтобы она немедленно обратилась в шведское посольство в ТельАвиве. Через несколько дней Анна и Калинский вместе отправились в посольство, где с письма Евгении Каплан сняли фотокопию, а оригинал послали в Стокгольм дипломатической почтой. Там его тщательно обследовала полиция, а также эксперты по Советскому Союзу из МИДа Швеции.
Письмо и устное свидетельство Анны показались дипломатам столь убедительными, что они рекомендовали министру иностранных дел предпринять в отношении Кремля новый демарш. На этот раз премьер-министр Ула Ульстен решил лично вмешаться в дело. 22 августа 1979 года он послал своему коллеге Алексею Косыгину письмо, в котором в весьма энергичных выражениях потребовал от него, ввиду новых вскрывшихся обстоятельств, проведения нового расследования, особенно настаивая на том, чтобы шведскому дипломатическому представителю было позволено поговорить с Капланом, если это необходимо, в присутствии советских официальных лиц.
Русские ответили 28 августа. Они придерживались старой версии о том, что Валленберг умер в 1947 году и что к этому больше добавить нечего. Вопрос о встрече шведского дипломата с Капланом в ответе не затрагивался.
В тот же день премьер-министр Ульстен выступил с заявлением, в котором назвал советское отношение к делу «прискорбным». «Лично я, — продолжал он, — убежден, что вся правда об исчезновении Рауля Валленберга еще не сказана… и мы продолжим наши поиски, чтобы внести ясность в отношении постигшей его судьбы. С этой целью мы будем, как уже делали это в прошлом, тщательно проверять все новые доходящие до нас свидетельские показания и предпринимать все действия, которые сочтем необходимыми. Дело Валленберга остается неразрешенным…»
ГЛАВА 19
Получив в апреле 1945 года от шведов отказ, США впоследствии непосредственного участия в поисках Валленберга не принимали. Тем не менее, как показывает двусторонний поток телеграмм между посольством США в Стокгольме и Государственным департаментом в Вашингтоне, интерес [81] к делу Валленберга, хотя бы из-за оказываемого им влияния на советско-шведские отношения, американцы не потеряли.
