С очевидным раздражением Косыгин ответил, что «по причине ему неизвестной никаких новых материалов или личных досье по Валленбергу не существует. Не проходило по его делу и никаких советских свидетелей. Если бы Валленберг был жив, его бы давно нашли; лица, находящиеся в тюрьмах или в больницах, известны. Глава правительства всегда может найти живого человека, но не мертвого. Как может шведское правительство серьезно считать, что советские власти удерживают Валленберга? Зачем им держать его?». Косыгин согласился, что дело Валленберга для Швеции ответственное и трудное, но советское правительство уже давно сделало для его решения все возможное, «и к этому нечего больше добавить». Эрландер «резко повторил» свои требования — шведы хотели бы ознакомиться со всеми документами и свидетельскими показаниями. Он выразил удовлетворение согласием советской стороны на встречу между профессором Сварц и Мясниковым, «но сожалел, что на все другие его запросы ответ был дан отрицательный».

Как и поездка Хрущева в Стокгольм за год до этого, визит Эрландера тоже закончился диссонансом, и, после абсолютно безрезультатной встречи между Наиной Сварц и Александром Мясниковым в следующем месяце, Эрландер решил, что пора обнародовать всю накопленную шведами информацию. МИДу Швеции было поручено подготовить Белую книгу, содержащую все документы и дипломатическую переписку, а также новые свидетельские показания, собранные с момента публикации предыдущей Белой книги в 1957 году. Все эти материалы были представлены на суд общественности и прессы 16 сентября 1965 года и, как и можно было ожидать, породили сенсацию — в особенности это касалось разоблачений Нанны Сварц и свидетельств о том, что Валленберга видели живым во Владимирской тюрьме в середине 1950-х годов.

Публикации Белой книги сопутствовало личное заявление Эрландера, которое западные дипломаты в шведской столице сочли на удивление резким. «Судьба Рауля Валленберга глубоко возмутила шведское общественное мнение, — заявил Эрландер. — Мы стремились довести до сведения советского руководства ту чрезвычайную серьезность, с какой шведы рассматривают данный вопрос. Существенная часть переговоров с советскими лидерами в течение прошедшего периода касалась дела Валленберга. К сожалению, результат был негативным…» Тем не менее, обещал Эрландер, «наши усилия в этом направлении будут продолжены».

Несмотря на смелые слова Эрландера, многие шведы восприняли публикацию Белой книги как молчаливое признание того, что успешного разрешения дело Валленберга в скором будущем не найдет. Не являясь сколь-либо действенным орудием публичного давления на Советы, Белая книга все же достаточно убедительно отвечала на обвинения оппозиции в том, что череда сменявших друг друга социал-демократических правительств действовала в деле поисков и освобождения Валленберга недостаточно энергично.

Определенно, и на прессу и на общественность произвело впечатление упорство, с которым Эрландер действовал в данном деле в конце 1950-х — начале 1960-х годов, т. е. в период, который Белая книга описывала. Шведы были возмущены безапелляционным и временами высокомерным отношением к нему со стороны русских. Возможно, если бы с самого начала, в первые годы заточения Валленберга, их правительство действовало столь же упорно и целеустремленно, шведский дипломат давно был бы возвращен на родину.

После драматических разоблачений, содержащихся в Белой книге, вышедшей в 1965 году, дело Валленберга погрузилось в долгий период спячки. Многим казалось, будто Белая книга — это последний его вздох, что о загадочной и трагической судьбе шведского дипломата ничего нового больше сказать нельзя, и уж тем более нельзя ее изменить. Конечно, семья Валленберга о нем не забыла и по-прежнему добивалась выяснения, что с Раулем случилось. Особую неутомимость в поисках проявила мать Рауля, Май, которую постоянно поддерживал ее муж, Фредрик фон Дардель, спокойно и методично собиравший небольшой частный архив самых разнообразных документов и фотографий, касавшихся его пасынка.

По мере того как иссякал поток возвращавшихся из России пленных, в конце 1960-х и начале 1970-х сколь-либо достоверных свидетельских показаний о судьбе Валленберга в России поступало все меньше и меньше. Большей частью имя его всплывало в связи со слухами о каком-нибудь таинственном шведе, сидевшем где-то в отдаленном сибирском лагере: к этому времени история Валленберга покрылась романтической аурой и стала для миллионов обитателей ГУЛАГа одной из его трагических легенд. Но если семья фон Дарделей, движимая самообманом, временами проявляла в отношении некоторых доходивших до нее историй вполне объяснимое легковерие, то официально назначенные шведские следователи подходили к делу в высшей степени трезво, тщательно и дотошно. Они отвергли большую часть поступавших с середины 1960-х и вплоть до конца 1970-х годов «свидетельств», и дело Валленберга от недостатка питавшей его информации, казалось, стало умирать само по себе.

Убедительный след Валленберга на первый взгляд появился в 1973 году, когда русский еврей по имени Ефим (Хайм) Мошинский, приехав в Тель-Авив, рассказал там поистине захватывающую историю. Мошинский утверждал, что он был в прошлом агентом Смерша [70] и КГБ, но выпал из советской системы и в конце концов оказался в тюрьме. Он заявлял, что впервые встретил Валленберга в Будапеште в январе 1945 года, после того как швед был пленен НКВД.

Согласно Мошинскому, сотрудники НКВД считали, что Валленбергу известно местонахождение золота и драгоценностей, принадлежавших ранее богатым евреям, которых он спас. Естественно, они решили наложить на это богатство руку: вот почему, как заявлял Мошинский, они Валленберга арестовали. Для полноты картины они также обвинили его в сотрудничестве с гестапо и, как сообщал Мошинский, подвергли жестокому девятидневному допросу (в котором он, Мошинский, не участвовал), прежде чем отвезти в аэропорт и отправить на самолете в Москву.

Шведские следователи сразу же отнеслись к этой истории как к сомнительной. Причиной тому было слишком большое расхождение некоторых ее деталей с известными уже фактами. Так, например, в ней ничего не говорилось о Лангфельдере, который определенно был арестован вместе с Валленбергом. Далее, прибыв в Россию, ни Валленберг, ни Лангфельдер никогда не жаловались сокамерникам на то, что они подвергались после ареста жестокому обращению. Оба утверждали также, что они приехали в Россию на поезде; Лангфельдер даже добавлял такую деталь, как то, что им разрешили сойти с поезда и пообедать в ресторане «Лютер» в румынском городе Яссы.

Тем не менее шведы выслушали Мошинского до конца. Он заявил, что снова видел Валленберга в 1961 и в 1962 годах на острове Врангеля в лагере за Полярным кругом, где, по сообщению Мошинского и других более надежных источников, содержалось некоторое число заключенных-иностранцев, в частности группа итальянских армейских офицеров. Мошинский сам сидел в лагере на острове Врангеля и заявлял, что, хотя он точно узнал Валленберга, из-за колючей проволоки под током, разделявшей две лагерные зоны, он ни разу не мог подойти к нему ближе чем на полтора метра. В этом его история сильно расходилась с более достоверными свидетельскими показаниями — такими, например, как версия Нанны Сварц, в соответствии с которой Валленберг в 1961 году находился в московской клинике.

Другие истории, возникавшие в это время, столь легкому опровержению не поддавались. В январе 1970 года, в двадцать пятую годовщину исчезновения Валленберга, молодой венгр, посетивший Стокгольм, увидел в шведской газете статью о Валленберге. Он позвонил Май фон Дардель, которая пригласила его к себе домой. Венгр, чье имя так и не было названо, рассказал ей, что у него в Будапеште есть любимая девушка, чей отец занимает высокий пост в венгерском правительстве. Когда однажды молодой человек обедал в семье этой девушки, ее отец походя заметил, что один шведский дипломат по имени Рауль Валленберг, активно действовавший во время войны в Будапеште, сейчас находится в лагере у русских в Сибири.