Так начинался 1943 год — год массированного наступления советских войск на всем фронте. В этой новой стратегической обстановке Центр ставил перед нашей группой в Швейцарии и новые задачи.

Известие о поражении гитлеровских войск распространилось в Швейцарии с молниеносной быстротой. Сначала мы услышали торжественный голос московского диктора: сообщение Совинформбюро о разгроме окруженной под Сталинградом 6-й армии Паулюса передавалось в эфир несколько раз. В тот же день об этом заговорила женевская радиостанция. Экстренные выпуски о победе в России начала передавать английская Би-би-си, добавляя всякий раз новые подробности. Первые полосы швейцарских газет запестрели броскими аншлагами.

И лишь газеты и радиостанции рейха хранили гробовое молчание. Спустя некоторое время они все-таки вынуждены были сообщить скупую информацию ведомства Геббельса.

Почти ежедневно с Восточного фронта поступали новые ошеломляющие известия. Печать, государственные радиостанции европейских стран, подпольные передатчики групп Сопротивления на разных языках твердили о «русском чуде», о «загадочном военном потенциале России» и т. д. В женевских кафе, ресторанах, на улицах только и говорили о событиях в России, строили прогнозы о развитии наступления Красной Армии, подсчитывали немецкие потери.

Стоит ли говорить, какой подъем испытывали сотрудники нашей группы! А ведь совсем недавно кое-кто начал терять веру в успех борьбы, в целесообразность нашей работы.

В эти дни вместе с очередной информацией я получил через Пакбо записку от Лонга. Француз поздравлял меня с грандиозной победой советского оружия, писал о своем восхищении боеспособностью и героизмом Красной Армии. Лонг также просил извинить его за тот временный упадок духа, который он не смог перебороть в себе несколько месяцев назад, за сомнения, высказанные мне при нашей встрече.

Да, такой разговор действительно между нами был. Это случилось, когда германские войска подступали к предгорьям Кавказа, а в самом Сталинграде уже прорвались к берегу Волги.

Всегда веселый и жизнерадостный, Лонг впал в отчаяние. Ему уже казалось, что все пропало и вряд ли имеет какой-либо смысл та информация, которую он для нас добывает. Об этом мне с большой тревогой сообщил Пакбо на одном из свиданий:

— Лонг настаивает на встрече с главным руководителем группы.

Терять такого опытного и талантливого разведчика, как Лонг, мы не могли. Я согласился в виде исключения увидеться с ним, нарушая строжайшие нормы конспирации. Но другого выхода не было.

Знакомство наше состоялось в Берне, на квартире Пакбо. Я увидел перед собой очень симпатичного человека, низенького, плечистого и краснощекого. На вид Лонгу было лет пятьдесят.

Мы проговорили тогда далеко за полночь. Не знаю, насколько мои слова приободрили приунывшего Лонга, но информация от него продолжала поступать по-прежнему аккуратно и была весьма полезной.

В ту тяжелую осень 1942 года немало людей на Западе начали терять веру в победу над силами фашизма. Среди них были и подпольщики, бойцы народного Сопротивления. С этими людьми мне также пришлось беседовать. Здесь я уже выступал в качестве агитатора, или, точнее, политического консультанта.

У нас была прямая связь с маки — французскими партизанами в департаменте Верхняя Савойя, граничащем со Швейцарией. Так совпало, что в то время, когда фашистские дивизии прорвались к Кавказу, партизанам пришлось особенно туго. Каратели загнали их высоко в Альпы, до самых ледников. Плохо было с питанием, не хватало патронов. И тут до партизан дошли плохие известия с Восточного фронта. Люди приуныли. Пошли разговоры: а стоит ли бороться, если теперь неоткуда ждать помощи…

О настроениях среди савойских партизан мне рассказал наш сотрудник, который поддерживал с ними связь. Нужно было как-то переубедить и вдохновить этих людей, поднять их боевой дух.

Решили устроить возле границы встречу с представителями отрядов. В условленное место с французской территории пришли несколько партизан. Я беседовал с ними, не называя себя. Привыкшие к скрытности и осторожности, они не стали задавать ненужных вопросов. Я старался убедить их в том, что рано или поздно день поражения нацистской Германии придет, в это необходимо верить, как в жизнь, как в судьбу родины, иначе Франция никогда не сможет стать свободной. Потом мне было радостно узнать, что савойские маки выдержали в горах осаду карателей и даже начали бить их.

Эта встреча оказалась не последней. Когда в 1944 году я уходил от преследования швейцарской полиции, именно они, савойские маки, протянули мне руку помощи — переправили нас с женой через границу.

Не хочу утверждать, что обладал какой-то особой силой убеждения. Таких способностей я за собой не замечал. Просто на этих двух, пусть не очень значительных, примерах хотелось показать, как сильно влиял ход сражений на Восточном фронте на психологию людей, на все движение Сопротивления. Красная Армия была главной надеждой народов Европы.

В 1943 году наша организация в Швейцарии пополнилась новыми источниками информации. Сведения поступали довольно регулярно. Случалось, мы с трудом справлялись с их обработкой и пересылкой в Центр. Часто за сутки накапливалось до двадцати страниц убористого отредактированного мной текста. И все это нужно было отправлять как можно скорее. По ночам я писал донесения и шифровал их, днем же приходилось работать в Геопрессе. На сон оставалось четыре-пять часов, а иной раз и того меньше. Нервная и физическая нагрузки были слишком велики. Когда я почувствовал, что один не справляюсь, Директор разрешил привлечь для шифровальной работы ближайших помощников: жену и Джима, а позже — Сиси и Пакбо.

Конечно, раскрывать тайну шифра нескольким лицам очень рискованно, даже если это самые верные люди. Но затягивать отправку сведений было недопустимо. Особенно это касалось информации Вертера, Ольги, Тедди и других берлинских источников Люци. Их сообщения следовало пересылать в Центр как можно быстрее.

Радиосвязь с Москвой по-прежнему была устойчивой, не считая отдельных дней, когда из-за атмосферных помех слышимость ухудшалась или когда наши переутомленные радисты делали ошибки. В таких случаях информация посылалась в эфир повторно. Весь зашифрованный материал сжигался тотчас после подтверждения Центра о его приеме. Это было непременным правилом.

Четыре наших радиста, хотя и за счет большого напряжения, обеспечивали нормальную связь. Как мне казалось, с ними все обстояло благополучно. Тревожило только положение Эдуарда — Хамеля (о встречах Розы с Гансом Петерсом я ничего не знал). Его арест, вероятно, не прошел бесследно, несмотря на то что судебные меры носили лишь условный характер.

После обыска в доме Хамелей и ареста Эдуарда я был уверен, что полиция так просто от него не отцепится, что за ним следят и конечно же занесли в список подозрительных лиц. И если агенты полиции или контрразведки установят за нашим радистом и его женой наблюдение, то легко выяснят, с кем они встречаются. А встречались Эдуард и Мауд со мной или с Леной, и притом ежедневно, получая от нас шифровки.

Элементарные правила конспирации требовали немедленного прекращения связей с Хамелями. Радиоквартиру необходимо было законсервировать, передатчик спрятать в не начинать работу до тех пор, пока мы твердо не убедимся, что слежки нет. Отказаться же совсем от двух проверенных, хорошо подготовленных радистов — такую роскошь мы позволить себе не могли. Джим и Роза не справились бы со всем объемом работы по связи.

Поэтому, переждав немного, дабы усыпить бдительность полиции, Эдуард и Мауд возобновили работу на рации. Мы, безусловно, понимали, с каким риском это сопряжено. То же самое подчеркивал в своей радиограмме Директор. Он указывал: «Извлеките урок из истории с Эдуардом. Немедленно проконтролируйте все связи сотрудников. Обратите внимание на связи радистов. Важна особая надежность окружения ваших радистов. Думайте о значении существования вашей организации».