Бездетные супруги Хамель жили на одной из главных улиц женевского рабочего квартала Плэнпалэ. Радиомастерская и магазин находились в одном помещении, на первом этаже дома. Отсюда можно было по внутренней лестнице подняться на второй этаж, где жили хозяева. Обычно, приезжая сюда по делам, я пользовался этим ходом.

При знакомстве я представился Эдмонду и Ольге как Альберт. Они знали меня только под этим псевдонимом. Второй мой псевдоним — Дора был известен лишь Центру. Вся моя радиопереписка с Директором шла под этим именем. Супруги Хамель даже не знали псевдонимов, которыми кодировались их имена в радиопереписке с Центром. Эдмонда я называл Эдуардом, а Ольгу — Мауд. Разумеется, свою настоящую фамилию и домашний адрес я также не говорил им.

Эдуард был искусным мастером, ему не стоило труда сконструировать и собрать радиостанцию, хотя многие детали приобрести в магазинах не представлялось возможным: закон военного времени настрого запрещал продажу такого рода товаров.

С августа сорокового года Эдуард, а позднее и Мауд стали тренироваться в настройке станции на различных режимах и в работе на телеграфном ключе. По указанию Директора руководство их учебой взяла на себя Соня, которая с этого времени установила в магазине Эдуарда также и свой передатчик. В доме нашелся неплохой тайник, куда аппарат прятали после окончания сеанса связи. Соне помогали Джон и Джим, которые уже успели хорошо овладеть специальностью радиста. Втроем они поочередно тренировали Эдуарда и Мауд, а в условленные часы, обычно по ночам, ловили в эфире позывные Центра.

Занимались поздно вечером, когда магазин закрывался. Окна занавешивали, наружную дверь запирали на замок с улицы. Свои же попадали в квартиру с черного хода, назвав пароль: «Привет семье Хамель от господина Вебера».

Хотя Соня, Джон или Джим приходили в дом Хамелей поодиночке, все же посещение радиоквартиры тремя разведчиками с конспиративной точки зрения было не желательным. Ничего иного, однако, придумать было нельзя. И только когда обучение закончилось и у нас появилась еще одна запасная рация, мы отделили радистов друг от друга.

Незадолго до отъезда в Англию Соня впервые свела меня со своим помощником Александром Футом (Джимом). По решению Директора он оставался в Швейцарии и включался как радист в мою группу. До этой встречи Фут ничего не знал обо мне. Мало того, в течение всего нашего знакомства ему не были известны ни моя фамилия, ни профессия, ни мой адрес. Я же по Сониным рассказам довольно отчетливо представлял себе этого англичанина.

Знакомство наше состоялось на женевской квартире Сони. Александр Фут произвел на меня довольно смешанное впечатление. Он был, несомненно, умный, волевой человек, ценил юмор и сам с удовольствием пользовался им, иногда заостряя его иронией. Высокий, плечистый, веселый, он являл собой воплощение здоровья, если бы не бледность лица, говорившая о какой-то скрытой болезни.

По-видимому, Фут не получил хорошего образования, у него даже не было какой-либо определенной специальности. Иностранными языками он владел неважно: немного говорил по-немецки, лучше — по-французски, но сильно растягивал слова, будто заикался.

Но что особенно меня удивляло в Александре Футе — это отсутствие политического образования. Находчивый в решении некоторых технических или хозяйственных вопросов, он слабо разбирался в сложной международной политической обстановке. Более чем туманны были и его представления об истории рабочего движения.

После того как Соня с детьми покинула Швейцарию, мы получили радиограмму Директора, в которой содержалось распоряжение: Джиму перебраться на жительство в Лозанну и установить там Сонину радиостанцию; Джон остается в Женеве и поддерживает связь с Центром из этого города.

Решение Центра было разумным и своевременным. Эдуард, раздобыв детали, собрал довольно мощный передатчик и приемник. Станция работала хорошо, и Джон бесперебойно держал связь с Москвой. Теперь, когда мы имели две рации, оставлять обе в Женеве было нецелесообразно, учитывая возможность пеленгации.

Джим отправился в Лозанну, где нашел подходящую меблированную квартиру и выхлопотал право на жительство в кантоне Во (Лозанна находилась на его территории). Потом Джим перевез на свою квартиру радиопередатчик. В марте 1941 года он наладил устойчивую радиосвязь с Центром и сообщил мне об этом через Джона. Позднее, когда потребовали обстоятельства, мы с ним стали встречаться. Свой лозаннский адрес и номер телефона Джим передал также через своего приятеля Джона, с которым я изредка виделся в магазине Хамелей.

Джим оказался способным учеником Сони; стал прекрасным радистом. Обладая исключительной выносливостью, он способен был за ночь отстукать ключом большое число радиограмм. Тексты информации я переправлял ему через Джона, пока тот не уехал из Швейцарии. Потом стал передавать шифровки Джиму сам во время наших свиданий или же посылал к нему в Лозанну Лену — она выполняла роль связного.

К весне 1941 года Эдуард и Мауд, занимавшиеся с большим усердием, стали неплохими специалистами, и Джон мог считать свои обязанности педагога выполненными. В апреле он уехал из Швейцарии.

Таким образом, еще до нападения гитлеровской Германии на СССР наша группа обзавелась двумя линиями связи с Москвой, имея трех подготовленных радиооператоров.

Жизнь щедра на всякого рода сюрпризы.

Как-то Лена вернулась из города встревоженной.

— Ты знаешь, Алекс, я только что встретила одну старую знакомую и сослуживицу из Германии. Уж не знаю, хорошо это или плохо. Скорее, плохо. Она меня прекрасно знает по работе в Берлине в отделе агитпропа ЦК до фашистского переворота, она была там стенографисткой. — Давно уже я не видел в глазах жены такой тревоги. — Представляешь, какая встреча?! Как и мы, она тогда эмигрировала из Германии и поселилась в Женеве. Вышла замуж, но сейчас, кажется, развелась. Я что-то не очень поняла с ее слов. По-моему, это совсем ненужная встреча, как ты считаешь?

— Не только не нужная, а просто плохая. Ведь твоя приятельница знает и обо мне. Это может наделать нам неприятностей… Надо было тебе как-то пройти мимо, не заметить ее.

— Это было невозможно. Ты знаешь, я достаточно осмотрительна и не забываю о характере нашей работы, но мы столкнулись буквально нос к носу! В кафе. Я покупала печенье, и тут подошла она. Конечно, сразу меня узнала и кинулась целоваться. Что, по-твоему, я должна была делать?

— Но, надеюсь, ты ее в гости не пригласила?

— Я — нет, да и она, как ни странно, тоже не звала, то есть приглашала, но очень неопределенно, даже свой адрес не сообщила. Впрочем, она куда-то очень торопилась.

— Да… Нужно подумать, как нам быть с этой твоей знакомой в дальнейшем. Ведь вы можете опять случайно встретиться.

Однако ничего придумывать не пришлось. Все вышло гораздо проще, и так неожиданно, как нельзя было предположить.

В один из майских дней сорок первого года из Центра поступила радиограмма, которая меня сильно обескуражила: предлагалось, не откладывая, установить контакт с живущей в Женеве некоей Сиси. Давались адрес и настоящая фамилия этой женщины. К нашему общему с Леной удивлению, она оказалась той самой знакомой, с которой жена столкнулась в кафе. Директор давал мне такое указание: пойти к Сиси домой, назвать пароль и затем принять в свое подчинение ее группу.

Признаться, распоряжение Директора о подключении к нам новых людей удивило меня не менее, чем столь внезапная развязка с Лениной знакомой. На мой взгляд, совершенно не следовало делать нашу группу чересчур громоздкой, вводя в нее новых сотрудников, так как строгая изолированность отдельных групп лучше обеспечивает конспиративность в работе. Плохо было и то, что Сиси слишком много знала обо мне и Лене. Теперь придется дать ей наш адрес, приглашать хотя бы изредка в гости: как-никак старые товарищи по партийной работе. А ведь до сих пор никто, кроме трех работников Центра, не бывал у нас дома, не знал, где я живу. Казалось, Директор, сводя меня с Сиси, совершает ошибку. Но, как вскоре выяснилось, этот шаг был вынужденным.