– Господин полицмейстер! – Бохрос улыбался. – Время позднее, шли бы вы домой. Ну а нас, наверное, в каменный мешок… Кстати, если кто-нибудь из нас заболеет или, не позволь Небо, умрет, очень расстроен окажется не только господин Вешшер, но и кое-кто еще.

– Пугаешь, мразь? – нахмурился Галашше, но подойти ближе, дать по гадкой роже сапогом не решился.

Постучал дежурный:

– Я ее в седьмую отвел, а хуланов перетащили к ворам.

– Хорошо. Теперь позови Рошке, еще кого-нибудь из наряда и сам возвращайся.

Галашше трясло. Если Бохрос атори, то что ему стоило порвать цепи, с боем вырваться из Управления? Двери, конечно, крепки, но в подвале всего три-четыре человека, а сила демонов известна – ни Бык, ни Рошке не смогли бы с ними справиться. Отнять ключи и освободиться… Но раз уж завтра его выгонят – теперь Галашше был в этом почти уверен, – то что терять?

Бохрос еще что-то говорил, но полицмейстер его не слушал, перечитывая послание отца Пладде. Эх, не может он прийти сам, этот полубезумный старик. Или просто безумный? Такой же, каким стал от бессонных ночей сам Галашше?

– Господин полицмейстер! – в «певческую» вошел Рошке, скучающим взглядом окинул прикованных грохенцев.

– Ты привел людей? Так, вот этого, Бохроса, раздеть и в цепях перевести в седьмую.

– В цепях? – удивился задремавший в своей дежурке Рошке и запоздало удивился еще сильнее: – Раздеть?

– Да, да, лейтенант. Этого нам Кодекс не запрещает, верно?

– Неуважительное отношение, господин Галашше, – мрачно протянул Бохрос.

– Этот грех я возьму на себя, – поморщился полицмейстер. – В седьмую… Я буду ждать там.

Стрелки на часах в узком коридоре подтягивались к полуночи. Время неумолимо, вот уже и настает завтрашний день, пора отправлять Рошке к Старому городу… «Сироты» наверняка уже покинули город, а Бык Метессе, судя по его глазам, впервые усомнился в правомерности действий своего начальника. Галашше почувствовал себя одиноким даже здесь, в Управлении. «Тяжелый денек… А ведь надо еще послать весточку жене, чтобы вместе с детьми и слугами перебиралась в Вельшею, им надо выйти за ворота на рассвете, так надежнее».

Нищенка, зевая, сидела на каменной скамье. Лет сорока, а может, несколько моложе – при ее профессии точнее определить трудно. Лицо, не мытое, похоже, с самого рождения, зато разукрашенное старыми шрамами и недавними синяками, не вызывало желания познакомиться, но ведь дело не в лице… Галашше опять развернул бумагу: вроде бы отец Невод ничего не писал о красавицах. Да и какая демонам разница?! «…Хватало лишь вида женщины…» – гласила присланная цитата. Лучше перестраховаться.

– Течка давно была? – зачем-то нарочито грубо спросил он.

– А чего? – Нищенка привстала, хитро прищурилась. – Давно. А я опять разговорилась!

– Ох, тварь!.. – поморщился Галашше. – Не о том думаешь. На плеть меньше хочешь? Раздевайся.

– Так неготовая я… – Сообразительностью дама не отличалась. – Только-только поболтать захотелось. Зачем же?

– Раздевайся, говорю. Догола. На две плети меньше получишь. Ах, да ладно, вообще так отпущу! Если забудешь о сегодняшнем вечере. Разденься и встань там, в углу.

– Зачем же? Непристойно-то как… – Нищенка быстро стала сматывать тряпье, камера наполнилась вонью. – И к чему вам?

– Помолчи.

Галашше отступил в сторону, чтобы пропустить помощников и Бохроса. Грохенец, как показалось полицмейстеру, усмехался несколько криво и прикрывал скованными руками детородный орган. Введя арестованного, Рошке и «грачи» выжидающе уставились на начальника.

– Как вам эта женщина, господин Бохрос? – хрипло спросил Галашше.

– Что это еще за непотребство? – Купец мельком оглядел нищенку и отвернулся. – Вонь-то… Умер кто-то?

Посмотри еще разок, мне кажется, вы должны быть знакомы, – сказал полицмейстер первое, что пришло в голову. – Ну? Посмотри внимательнее, Бохрос!

Грохенец, скривившись, исполнил требуемое и опять отвернулся. Член его чуть дернулся, или Галашше только так показалось? Нет, показалось. Полицмейстер почувствовал, что краснеет.

– Воняет, повторил Бохрос. – Уведите, а то меня стошнит. Я не полицейский говноклюй, непривычен…

– Уведите, заприте его в «мешок»! – приказал Галашше и мстительно добавил: – Одежду не отдавать.

Рошке, разобравшись в ситуации, задержался:

– У вас какие-то подозрения на его счет?

– Так, мелочи… Догадки. Одевайся, дура! – прикрикнул полицмейстер на обескураженную нищенку и вышел в коридор. – Вот что, лейтенант, я поразмыслил: ты прав, надо ехать на север, ждать больше нечего. Отбыть придется уже сейчас, ночью.

– Сейчас? – поднял брови Рошке. – Ладно, я холостой. Думаете, дело так плохо?

– Думаю, да. Идем.

Все еще мысленно ругая и себя за доверчивость, и отца Пладде за старческое слабоумие, Галашше поднялся к себе в кабинет. Давно написанное письмо барону Зеккуне и прилагающиеся бумаги лежали в ящике стола, запертом на хитрый замок чегишайской работы, оставалось лишь их запечатать.

– Я тут довольно много всего написал… Если придется туго, – мало ли что? – выкинь конверт за борт, – напутствовал он Рошке. – Лучше пусть ты доберешься до Секретной канцелярии без бумаг, но доберешься. Попробуй тогда рассказать, что знаешь, все же ты не сиволапый какой, а должностное лицо, обязаны хотя бы выслушать. Помни: на карту поставлена уже не только наша с тобой карьера, но, возможно, и жизнь.

– Я понимаю. – Рошке принял конверт и спрятал его за пазухой. – Мне помогут чегишаи?

– Да, вот держи. – Полицмейстер отдал ему записку с указанием места и времени встречи. – Лучше зайди к себе, переоденься в штатское, чтобы не привлекать внимания. А потом чегишаи дадут тебе свое тряпье.

– Кажется, отлив сегодня под утро, – прикинул лейтенант. – Значит, на рассвете буду уже в море. Думаю, мы поступаем правильно, господин Галашше. Не волнуйтесь, Небо на нашей стороне.

– Истинно так!

Полицмейстер даже приобнял Рошке и тут же поморщился: нервы, нервы… «Когда же дело успело зайти так далеко? Может, не стоило вмешиваться, обращать внимания на чегишайские жалобы? Самому пойти к главарю Грохенской гильдии, продаться, как магистратские старички? Теперь все равно поздно».

– Удачи!

Рошке закрыл за собой дверь, а Галашше опять потянулся к буфету – за вином. Не допив стакан, он вспомнил о семье, быстро написал и отослал с дежурным сержантом записку жене. Странно, но предположение об отставке за несколько часов переросло в уверенность. Арестовывая пятерых торгашей, Галашше объявлял войну, но не думал, что она окажется такой скоротечной, не предполагал силы связей Вешшера и Мачеле. Надо же, сам бургомистр к ним в гости бегает.

– А ведь наверняка не быть мне больше полицмейстером, – пробормотал он. – Или никем, или уж бургомистром.

До утра еще оставалось время. Галашше, чуть пошатываясь от выпитого, опять спустился в «певческую», к прикованным грохенцам. Теперь он был уверен, что они не демоны, от этого стало немного легче. Чатте успел разобрать бумаги и теперь скучал за столом, бездумно перелистывая Кодекс. Или искал там что-то конкретное для утреннего доноса Святым Отцам?

– Чатте, уведи всех в «мешки», кроме… вот этого. – Полицмейстер ткнул пальцем в тощего, тот выглядел особенно печальным.

– Осмелюсь заметить, – тихонько прошептал «грач», – обвинение не выдвинуто, а «мешок» расценивается как наказание или пытка, то есть…

– Я обвиняю их в мошенничестве! – не оборачиваясь, отрезал Галашше. – Исполняй и побудь снаружи.

Недовольно вздыхая, Чатте увел троих арестованных. И об этом он расскажет Отцам, теперь они узнают обо всех, даже самых мелких, нарушениях. Галашше ухитрился разрушить свой авторитет за несколько часов, «грачи» вспомнили, что духовный надзор за начальником – это не право их, а святая обязанность. Так говорит Кодекс…

«Спасители моей души, ноги бы им переломать!»

Сам Галашше на мелкие прегрешения уже перестал обращать внимание, этому немало способствовало и выпитое вино. Мелочи можно отмолить, отходить в веригах…