Ну а теперь, слава богу, змеиное отродье попалось и ждет праведного княжьего суда.
В завершение своего рассказа Епифашка выразил удивление, чем она прельстила Константина и уж не бесовский ли это приворот, поскольку у нее ни кожи ни рожи, ну просто глянуть не на что. Куда как лучше бабы в селищах под Ожском, наливные, как яблочко, и ядреные, как репа.
Исходя из этого Костя тут же сделал вывод, что в последние пару дней его стременной стал слишком бойким на язык, коли набрался наглости критиковать княжеский вкус. Пришлось на него слегка цыкнуть, после чего он обиженно замолк.
Орешкин же пришел к глубокомысленному заключению, что при теперешних условиях излишняя демократизация, пожалуй, вредна для простого народа, который тут же может запросто сесть тебе на шею.
Поймав себя на мысли, что рассуждает сейчас как допотопный средневековый феодал, он иронично хмыкнул в бороду.
Узрев, что господин улыбается, Епифашка тоже заухмылялся, демонстрируя крупные желтые зубы.
В таком веселом настрое Костя и пошел пить медовуху.
На сей раз он особо не блистал своими талантами тамады, а в основном вел умные застольные беседы, стараясь в первую очередь вовлекать в них Ингваря, а также Юрия и Олега.
Роман с Глебом и без того смотрели на него влюбленными глазами, так что он решил на них не распыляться.
Единственное, что слегка подпортило его веселье, так это услышанные краем уха обрывки рассказов неугомонного Онуфрия о том, какой князь Константин замечательный охотник, как лихо заваливает медведя, как метко пускает стрелу в белку и как бесстрашен в очном поединке с матерым вепрем.
Причем к концу застолья клыки у заваленного лично князем секача длиной были не меньше полутора метров. Больше они не выросли лишь потому, что руки у боярина оказались не шибко длинными.
По той же причине не увеличивалась морда у медведя-шатуна, который, по рассказам Онуфрия, сам величиной был чуть ли не со слона.
– У нас таких страшных зверей в лесах не водится, – мягко, но с большой долей иронии заметил Ингварь. – Но думается, что завтрашняя охота тебе, брат, должна понравиться.
Костя нашел в себе силы лишь скорбно улыбнуться в ответ: мол, чего уж там, конечно, понравится, даже несмотря на то, что медведей величиной со слона у вас не водится.
«А уж запомнится обязательно, тем более учитывая, что она у меня будет первой в жизни», – добавил он мысленно.
Зашла речь и о ведьме.
Как он понял, Гремислав не больно-то скрывал свой улов и о его добыче знали уже все князья.
На взгляд Кости, никто из них не был по характеру кровожадным, а Юрий, как наиболее набожный, даже заметил, что коли на этой девице имеется крест, то, стало быть, душа у нее христианская.
Никто не спорит, кару она заслужила, но жизни лишать человека, по его мнению, не следует. По крайней мере, стоит обождать до тех пор, пока окончательно не выяснится, что она продала душу нечистому.
– К тому ж Синий бор лежит ближе к Переяславлю, нежели к Ожску, – добавил князь Олег. – Мыслю я, что справедливее было бы отдать ее на суд брату нашему Ингварю.
Константин сразу не нашелся, что сказать, и лишь оторопело воззрился на хозяина города.
Отдавать на суд Ингварю свою пленницу Косте вовсе не хотелось. Он-то знал, что как-нибудь изловчится и отпустит ее – ведь девчонка ни в чем не виновата, а что решит его новоявленный братан, сказать трудно.
Но Ингварь сам пришел Косте на выручку, скрадывая дерзость и непримиримость Олега:
– Коль она дорогому гостю и брату обидку причинила, то я ему и отдаю ее головою.
Выходило, что вроде как он соглашался с Олегом и в то же время не лишал Константина права суда над пленницей.
– А может, сюда ее? – высказал предложение Роман, и глаза у него похотливо заблестели.
– Тут ей и суд, и приговор будет, – поддержал его Глеб.
– Поздно уже, – нахмурился Ингварь. – Пускай князь Константин завтра опосля охоты со свежей головой свой правый суд свершит. – При этом он многозначительно посмотрел на Олега и Юрия.
На том они и разошлись.
А в светелке, когда Костя зашел в нее, его уже нетерпеливо ждали Гремислав и Епифан, бдительно следящие за связанной по рукам и ногам худенькой девчушкой лет пятнадцати, беспомощно лежащей на лавке.
* * *
И бысть сей князь Константин сызмальства беспутен, ко хмельным медам привержен и блудлив без меры. И не ведал он ни страха божьего, ни совести христианской. И сколь чад при дворе его малом в Ожске ликом на князя сего походиша, счести невмочь. Умом великим не блисташа, во всех делах слушался воли брата своего набольшего Глеба.
И поиде он зимой, в месяц студенец, в лето 6724-е от Сотворения мира ко князю Ингварю Игоревичу, кой сидеша в Переяславле Резанском, для улещения оного князя, дабы в ловы бесовски заманити, да на пути санном попадоша в дебрь лесную, именуемую Синим бором, в коем издавна бысть селище ведьм, душу диаволу продавших. И искуситель Исуса[7] Христа тамо овладеша душой княжьей, одариша за то Константина умением речи вести знатно да льстиво.
Оными речами князей Ингваря, да Юрия, да Олега, да Глеба, да Романа, сыновцев Игоревых, да еще Святослава с Ростиславом, сыновцев Святославовых, князь Константин в сумнение и вовлекоша…
Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 г.
Издание Российской академии наук, Рязань, 1817 г.
* * *
Поначалу Константин ничем не выделялся даже из плеяды своих многочисленных рязанских родичей, а к его особым дарованиям можно было отнести разве что умение поглощать, не пьянея при этом, хмельные меды в очень больших количествах, а также его пристрастие к женскому полу.
Впервые его дипломатическое дарование проявило себя в 1216 году, во время важных переговоров с Ингварем Игоревичем, княжившим в Переяславле Рязанском, и его братьями. Речь шла об организации встречи на нейтральной земле и полюбовном обсуждении на ней большого количества спорных вопросов, главным образом земельного характера, успевших скопиться к тому времени.
Константин блестяще провел эти переговоры, сумев уговорить дать согласие на нее не только тех, кто не особо противился оной встрече изначально. Его заслуга в том, что он сумел убедить в том же остальных Игоревичей: недоверчивого и подозрительного по своей сути Олега, боголюбивого Юрия, а также старшего из них и самого осторожного – Ингваря.
В некоторых летописях утверждается, что беспутный князь Константин, следуя в Переяславль Рязанский, по пути заехал в избушку, где обосновались дьяволопоклонники, и там окончательно продал душу их покровителю, за что сатана одарил его даром убеждать и сладко говорить.
Однако пристрастность авторов не вызывает сомнений, судя по местонахождению монастырей в различных русских княжествах, далеко не всегда лояльно или хотя бы объективно относившихся к рязанским князьям.
К тому же в наш просвещенный век верить в подобные суеверия попросту нелепо. По всей видимости, это были просто собственные домыслы монаха, который в своих беспочвенных фантазиях додумался лишь до такого убогого сюжета.
Хотя не вызывает сомнений другое обстоятельство, которому действительно трудно найти объяснение: в Переяславль Рязанский Константин Владимирович прибыл и впрямь совершенно другим человеком.
Замечу, что уже самые первые впечатления от этого другого человека у нас складываются самые благоприятные: малопьющий, рассудительный, умеющий красно говорить и неплохо знающий не только библейские тексты, но и ряд светских документов, в частности историю других стран.
Кстати, именно тогда впервые прозвучало слово «татары», хотя их предводитель Чингисхан, как известно, к тому времени едва-едва объединил все кочевые племена в своей власти и еще не до конца покорил империю Цзинь – Северный Китай.
Впрочем, это говорит лишь о том, что русская внешняя разведка находилась на весьма высоком уровне, включая беседы и детальные, подробные расспросы проезжающих через Рязань купцов, особенно восточных. Всю эту работу разведки, несомненно, следует отнести к заслугам прежде всего не самого Константина, а его старшего брата Глеба.
Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности, т. 2, стр. 60–61. Рязань, 1830 г.
