— А неплохо ты устроился, — наконец-то оценил убранство трапезной Вячеслав, внимательно разглядев всю обстановку.

— А то, — лениво отозвался Константин, но тут же скромно поправился: — Хотя это смотря с чем сравнивать. В Киеве, поди, у князя великого, или во Владимире — там, скорее всего, намного лучше. У них и бояре, наверное, пышнее моего живут. Даже у братца моего родного Глеба в Рязани хоромы не сравнить с моими. И красивее, и богаче. Но если с крестьянской избой сравнивать, то это, конечно, неплохо.

— Ну, мы во Владимир не хаживали, до Киева не добирались, все больше в этих самых крестьянских избах жили. Так что у тебя очень даже завлекательно. И пахнет хорошо. — Вячеслав шумно втянул носом воздух, — Свежее дерево, небось. Только что из лесу, да?

И, не дождавшись ответа, он стал хищно оглядывать стол, прикидывая, с чего начать. Выбор был большой. Тут тебе и духмяный запеченный поросенок, весело возлежащий в большом блюде прямо в центре стола; и грибочки, ослепительно поблескивающие своими тугими влажными шляпками в неровном свете горевших свечей; и нежно-белая, истекающая янтарным жиром, огромная рыбина. Эх, был же когда-то, оказывается, клев на Оке, да какой клев. А еще душистое чесночное копченое сало, пахнущие смородиновым листом крепкие и хрусткие огурчики, и прочая, прочая, прочая…

Впрочем, ответить Константин и не успел бы. Раздался робкий стук в дверь, и оба, не сговариваясь, разом крикнули:

— Войдите. Открыто. — После чего Константин укоризненно погрозил Славке пальцем, мол, опять поперед батька, на что тот, виновато прижав руки к груди, прошептал:

— Все, последний раз. С завтрашнего дня беру себя в руки. Если что, сажай сразу на губу — обижаться не буду.

— В поруб, — поправил Константин, но Славка лишь махнул рукой, мол, все едино, а хрен, как известно, редьки не слаще, и хотел еще что-то добавить, но тут на порог робко шагнул малолетний изобретатель, а за ним и здоровенный широкоплечий Николай.

— Здравствуйте, — кивнул малолетка вежливо и поинтересовался: — Вызывали?

— Присядь, — пригласил его Константин, показывая на лавку рядом с собой. — И ты садись, — широким жестом указал он Николаю. — Рассказывайте, как вы оба докатились до жизни такой, что всяким средневековым дуракам лупить себя позволяете, гостечки вы наши дорогие из двадцатого века?

— Нет, вот ты мне скажи, это как называется, когда мы душманов уже зажали в горах и остается их раздолбать из «Града», а нам Москва перемирие командует и заставляет им коридоры открывать, чтобы они опять могли уйти? — вопрошал пьяный капитан пожилого проводника.

— Предательство, вах! — энергично подтвердил тот. Капитан удовлетворенно кивнул и вновь потянулся к почти опустевшей бутылке водки. Плеснув себе в стакан на одну треть, он разом выплеснул всё себе в рот. Закусывать столь малую дозу посчитал излишним, а потому, ухватив с тарелки соленый огурец, вместо того чтобы отправить его в рот, нацелился им в собеседника, используя вместо учительской указки.

— Вам, гражданским, не понять, как это погано, когда своих лучших друзей хоронить приходится. А из-за кого?! Да все из-за наших чертовых политиков! Загубили страну, продали все Америке, уроды, а мы погибай.

— А погибать боязно, — сочувственно заметил седой проводник. — Так ведь, Слава?

Офицер криво усмехнулся и в то же время как бы успокоился.

— Нет, — он отрицательно покачал головой. — Ничуть не боязно. Вот ни на столечко, — он показал на маленькую хлебную крошку и, досадливо бросив ее в тарелку с огурцами, добавил: — Только обидно, В каждом деле должен быть смысл: за что, во имя чего. Так вот, я его не вижу, Фарид. Так же, как не вижу смысла в гибели моего друга, заметь, лучшего друга. Нас ведь как в училище учили — всё должно иметь свой смысл. Был такой мудрый профессор…

Тут внимание офицера привлек ночной пейзаж за окном. В сумеречном тускло-желтом свете редких фонарей проплыл одинокий шлагбаум, угрожающе загораживающий проезд черному красавцу «мерседесу», терпеливо ожидающему, когда исчезнет с дороги это глупое никчемное препятствие в виде курортного поезда.

— Да-а, вот и закончился мой реабилитационный отпуск, — задумчиво протянул офицер, по-прежнему разглядывая в окно «мерседес». — Мы такие колымаги, как эта, в Чечне пачками жгли на зачистках. — И он невесело усмехнулся.

— Вах, зачем жечь? Себе бы лучше взяли, — расстроился проводник.

— Себе нельзя, это мародерство будет, — пояснил Вячеслав. — Нет документов на машину, значит, краденая. Купил у ворюг российских по дешевке, ну и хрен ему во всю морду. Так вот, — вернулся он к старой теме. — Не вижу я смысла во всем этом: зачем живу, зачем существую. Раньше все ясно было, — он иронично хмыкнул и процитировал: — Есть такая профессия — Родину защищать. Было, все было. А сейчас… И получается, что в первую очередь мы стоим на страже имущества барыг, которые столько нахапали, что у них только одна проблема осталась — как бы в могилу с собой унести. — Он вдруг прищелкнул пальцами и заразительно засмеялся. — Ан не тут-то было! В гробу-то багажника не предусмотрено. И закопают всех толстомордых, как обычного дворника дядю Васю, в сырую русскую землю, которую они еще не продали, потому что спроса не было, на радость жирным могильным червям. И одна от них будет польза, что потом на этих червяков упитанных мы с тобой хорошую рыбку поймаем, а? — И он жизнерадостно хлопнул по плечу проводника.

Тот в ответ пробурчал нечто невразумительное, будучи не совсем согласным, но в то же время опасаясь более конкретно выразить свои возражения. Все-таки пьяный человек, к тому же офицер, да еще спецназовец, да из Чечни, и вряд ли в санатории его не раз контуженную психику удалось подзалатать и восстановить в полном объеме. Тем более что… — тут проводник посмотрел на часы и робко намекнул собутыльнику:

— Слушай, брат, ты станцию не прозевай свою. Ряжск через пять минут будет, а тебе еще вещи собрать надо.

— Не дрейфь, старина. Все свое ношу с собой, — рьяно покачнулся на ногах Вячеслав. — Сейчас я только сумку с «дипломатом» из купе заберу и полностью готов буду. Хоть на строевой смотр перед комдивом. Лишь бы не принюхивался. А ты лучше вот что. — Он в нерешительности почесал затылок и, видимо окончательно приняв какое-то решение, ужо более уверенно продолжил: — Городишко у нас так себе. Райцентр все-таки, С ночными «комками» может проблема возникнуть, а я пустой совсем. Бутылочку мне в дорогу изобразить сможешь?

Проводник сокрушенно цокнул языком и развел руками:

— Откуда, брат? Ты же, как бочка бездонная, все выпил. Слушай, крепкий какой, да, откуда такие богатыри?

— Я же сказал, с училища закалка. А родился здесь, в Ряжске. Ты лучше изобрази что-нибудь. Всё-таки домой еду, отцу святое дело пузырек поставить. Не ждать же до утра.

Проводник вначале хотел наотрез отказаться, но, во-первых, офицер ему понравился, а во-вторых, если взять бутылку у соседа, то можно перепродать с немалой выгодой, а лишних двадцать-тридцать рублей никому не помешают.

— Есть один, Равиль зовут, но он жмот такой. Его даже свои не любят, — безбожно врал он, наговаривая на доброго толстяка Равиля и мысленно извиняясь перед ним за это. — Если ночью, то не меньше полутора сотен сдерет, а то и две. Совести совсем у человека нет. — И он выжидающе уставился на офицера.

— Да хоть три, — пренебрежительно махнул тот рукой. — Ты, главное, возьми.

— Тогда давай так, — лихорадочно соображал проводник. — Ты вещи бери и дуй в тамбур, на выход. Там жди меня. А то вдруг я не успею, или его не найду, или уговаривать долго буду. Не ехать же тебе дальше из-за этой бутылки. Поэтому денег сейчас не надо, — остановил он руку Вячеслава, которая уже потянулась в карман. — Потом отдашь, когда принесу.