– И с меня тоже, – покладисто согласился тот. – Только я хоть и набольший из твоих бояр, да все не князь. Посему и спрос первый не с боярина Онуфрия, а с князя Константина будет. – И он заторопился к выходу, явно довольный тем, как лихо он его, Костю, уделал, что тот аж вздрогнул.

Но он ошибался. Причина была вовсе не в испуге перед гневом неведомого князя Глеба, а в том, что этот якобы боярин назвал его настоящее имя.

«Прокол», – усмехнулся Костя, с иронией глядя в спину бородачу, который, перед тем как выйти и уже открыв скрипучую дверь, деловито добавил:

– Надо бы поспешить, княже. Солнышко вон уж вовсю гуляет, мы и так припозднились.

Вялый кивок был ему ответом, мол, успеем, и Константин вновь принялся размышлять.

Значит, все-таки действительно розыгрыш, поскольку князей с такими именами он на Руси практически не помнил, за исключением разве что великого владимирского князя Константина, старшего сына Всеволода Большое Гнездо, но с таким титулом пребывать в таком убожестве, пусть в качестве временного пристанища…

Но, с другой стороны, если это розыгрыш, то кому и зачем он понадобился? Это ж сколько денег надо вбухать, чтобы создать такие мастерские декорации, к которым не придерешься – до того правдоподобны?!

Будь он не Орешкиным, а новым русским и имей в друзьях точно таких же, еще можно было бы как-то понять – резвимся как умеем, денег не считаем, и все это исключительно для того, чтобы после посмеяться над доверчивым приятелем.

Но он-то простой учитель истории и таковых друзей никогда не имел. Следовательно, эта постановка должна иметь цель о-го-го, сулящую огромную или – как минимум – очень большую прибыль.

А какой с него, Орешкина, можно поиметь навар? Да никакого. Как с козла молока, а то и еще меньше.

Словом, с логикой не получалось. Буксовала она при этой версии.

Оставалось самое простое – сидеть тихо, делая вид, что он всему верит, а самому потихоньку набирать информацию и… подмечать новые проколы артистов.

Дожидался рожи, то есть стременного Епифана, Константин недолго. Тот подскочил через пару минут с целым ворохом одежды в руках. Глаза его радостно сияли, а с пухлых губ не сходила счастливая улыбка.

С места в карьер он принялся помогать своему князю переодеваться, влюбленно поглядывая на него.

При этом стременной не уставал тарахтеть, не умолкая ни на секунду, и Костя, аккуратно задавая наводящие вопросы, выжал из него практически всю информацию, которой тот располагал.

Оказывается, князь Глеб Владимирович, старший на Рязанской земле, послал его, то бишь своего родного брата Константина, звать своих двоюродных братьев Игоревичей – Ингваря, Юрия и Олега, на большой сбор, дабы мирно уладить спорные имущественные вопросы, которых уже накопилось выше крыши.

Стременной процитировал еще кучу имен, причем тоже из числа якобы братьев Константина, но всех упомнить было просто невозможно, тем более что к остальным князьям Глеб отрядил других гонцов.

Всего же братьев, как родных, так и двоюродных, насчитывалось у Константина на Рязанщине свыше десятка.

«Ужас какой-то, – подумалось Константину. – На одну несчастную область, говоря современным языком, аж десять, если не пятнадцать губернаторов, и у каждого свой аппарат, то есть советники всевозможные, бояре, дружина, куча слуг и так далее. Плюс к этому у самих бояр тоже штаты немалые».

«Будет о чем потолковать с ребятами в сентябре», – мысленно обрадовался он и тут же нахмурился, услыхав, как стременной назвал его по отчеству.

Если б Всеволодовичем, тогда все ясно – очередной ляп, ибо дело происходит в Рязанском княжестве. Прозвучи его подлинное, то есть Николаевич, тоже понятно, что прокол, а вот Владимирович не вписывалось никуда.

Он принялся лихорадочно припоминать, но ничего не получалось, словно память странным образом заклинило. В голове всплыл всего один Константин из рязанских, которого по приказу старшего брата Ивана Калиты подло умертвили в темнице, но тот вроде бы не подчинялся никаким Глебам и сам был главным князем на Рязани, а тут…

«Или это потом он стал главным, а пока слишком молод, – осенило его, но сразу усмехнулся, иронизируя над собой. – Какой еще князь?! Глупости все это».

Орешкин снисходительно поглядел на актера, довольно-таки неплохо игравшего роль стременного, во всяком случае достаточно убедительно, но затем вновь призадумался.

«А если все это на самом деле? Тогда-то как?» – но тут же отогнал от себя страшную мысль, которая тем не менее вернулась уже спустя минуту.

Виной тому было… его собственное тело. Точнее, полное отсутствие оного.

Нет, он не превратился в сгусток энергии или некую бесплотную субстанцию. Отнюдь нет.

Однако его личной плоти, которая по праву единственного законного собственника принадлежала Косте вот уже тридцать восемь лет, начиная с самого первого мига появления на свет божий, не существовало.

Это был железный факт, спорить о котором было просто невозможно, ибо наглядные доказательства тому начинались с самого верха и заканчивались на мизинце левой ноги, который, между прочим, был давно сломан и неудачно сросся.

Но это у него самого.

Здесь же это был мизинец как мизинец, ничем не отличающийся от своего близнеца на правой ноге.

И так куда ни глянь. Два длинных шрама на левом боку, большая родинка на правом плече – все это ему было в новинку. Зато рубец, оставшийся после удаления аппендикса, отсутствовал напрочь.

Да и с остальным не все в порядке. Руки намного мощнее и длиннее, ноги тоже покрепче, хотя и не толстые, рост прибавился сантиметров эдак на десять.

В последнем тоже невозможно было ошибиться, поскольку расстояние от пола до глаз оказалось непривычно далеким.

О новом лице судить было трудно, и Константин решил отложить этот вопрос до появления зеркала или хотя бы какой ни на есть лохани с водой.

Зато непонятно как выросшую за ночь бороду он явственно ощущал уже рукой, а скосив глаза книзу, мог убедиться, что окрас ее светло-русый, стало быть, и на голове у него, то есть у князя, в смысле, – тьфу ты, черт, совсем запутаться можно – произрастают такие же блондинистые волосы.

«Чертовщина какая-то», – думал он, тупо продолжая рассматривать себя или не себя и все так же ничегошеньки не понимая в происходящем.

Никаких мало-мальски правдоподобных предположений, хоть как-то объясняющих произошедшую с ним метаморфозу, не было. Робкие гипотезы, застенчиво возникающие в мозгу, не выдерживали даже самой скромной критики и стремительно отсекались сверкающим лезвием очевидных и непреложных фактов.

Оставалась только одна догадка, чудовищно невероятная, но в которую тем не менее железно укладывалось все происходящее. Константин очень не хотел допускать ее, но ничего иного в голову не приходило. А заключалась она в том, что все это правда, пусть и неправдоподобная.

Вот такой грустный каламбур.

«Такого не бывает», – стучала в висках разумная мысль.

«А иначе как все это объяснить?» – раздавался голос из другой половины головы.

«И все равно не бывает», – не сдавалась первая половина.

«Но как же факты?» – давила вторая.

«Не верю», – бездумно упиралась первая…

«Стоп, стоп, – замотал Константин головой, останавливая этот бесконечный спор, рискующий затянуться до бесконечности и могущий и впрямь свести с ума. – Если я уже с него не сошел, – вдруг осенило его. – Ну правильно, стукнулся где-то головой, вот крыша и поехала. Лежу, поди, сейчас где-нибудь в психушке, а это все глюки. Ведь выйти из этого бредового состояния, даже если я все прекрасно понимаю, у меня почему-то не выходит…»

Он в отчаянии затряс головой, которая послушно заболела, почесал затылок и тут же охнул от острой боли.

Оказалось, что он задел рукой неведомо откуда появившуюся здоровенную, чуть ли не с куриное яйцо, шишку.

После того как встряхивание не помогло, он довольно-таки болезненно ущипнул себя. Стало больно, но и только.