Очнулся он уже там, на дне, в полулежащем-полусидящем положении. Кто-то заботливый успел туго замотать ему рану, тянувшуюся чуть ли не вдоль всей правой ноги, и приложить на лоб что-то приятно остужающее. А потом он увидел ее, ту самую внучку ведьмы.

Глаза девчонки радостно вспыхнули, но она тут же опустила их и засуетилась, меняя ему на голове тряпку, и без того холодную, на совсем ледяную.

— А где все? — растерянно прошептал Костя, ожидая увидеть возле себя кого угодно, но только не ее.

— А кто все-то? — осведомилась она.

— Ну, князья, слуги там, холопы, смерды, — начал он было перечислять, но она прервала его:

— Будет с тебя и меня одной покудова. Да ты лежи, лежи. Тебе ни в коем разе вставать нельзя. Сил пока набирайся.

— Так ты совсем одна? — не унимался он.

— А с кем же мне еще тут быть? — ворчливо осведомилась она.

— А стреляли же? Кто стрелу-то пустил? — ничего не понимал Костя.

— Я и пустила, — буркнула она. — А ты думал, я только скотину могу наговорами портить да на метле летать? А я эвон чего еще умею, — и, уже потише, задумчиво добавила: — Видишь, как бывает, князюшко. Искал ты меня, искал, а нашел — чуть от смертушки своей ушел.

— Очень надо тебя искать, — шепнул он тихо. Громко говорить Костя почему-то не мог, сил не хватало, но она расслышала и, возмущенно повернувшись к нему, напустилась с упреками:

— Ты соли, да не пересаливай. Или я вовсе дурочка? Знамо дело, решил найти и поймать, — и горько добавила: — А я уж той ночью и впрямь тебе поверила.

— Чего же сбежала тогда? — не удержался Костя.

— А так. — Она махнула рукой. — Думаю, вдруг проспится, а поутру опять лапать полезет. Кто вас, князей, разберет. А ты эвон, облаву, как на зверя лесного, устроил. Сам же сказал — отпущу поутру, вот я и ушла, только чуток пораньше, а ты…

— Мы на охоту ездили, — говорить было неимоверно трудно, но объяснить хотелось. — Медведь был здесь, шатун. Людей драл. Ну и поехали. А у меня лошадь понесла, вот я и попал сюда. А про тебя я сказал, что отпустил.

Она пристально посмотрела зелеными глазищами и удивленно, даже как-то радостно заметила:

— Ай и впрямь не врешь. Да ты лежи, лежи, отдыхай. — И захлопотала возле него с удвоенной энергией. Впрочем, явно пытаясь как-то сдержать свою радость, она тут же принялась упрекать его: — Ох и нежные вы телом, князья. Подумаешь, кожу на ноге слегка царапнуло, и сразу без сил свалился. У меня дед был, так его всего шатун изломал, а он сам кишки в брюхо засунул, подпоясался и бегом до избы. Вот это да.

— Так уж и бегом? — усомнился Костя.

— Ну не бегом, — чуточку поправилась она. — Ползком. Но дошел ведь. Так то живот, опять же кишки. А ты вон от одной царапины разлегся, — и тут же тревожно спросила: — Ты наверх-то поднимешься ли? А то ведь я тебя не допру, тяжелый ты, ужас. И так вся запарилась, пока из ручья вынимала.

Только теперь он понял, что так ласково журчит чуть ли не рядом с ухом. Оказывается, ручей. Он попробовал приподнять голову, и тут же перед глазами все поплыло. Сквозь наплывающую мутную пелену Костя успел расслышать только тревожный вскрик маленькой ведьмачки.

Без сознания второй раз он пробыл, правда, недолго и, очнувшись, вновь безропотно слушал её упреки в свой адрес. Потом она утихла и, глядя на него, коротко предупредила:

— Ты помирать не вздумай.

— Да что ты? От царапины-то, — прошептал Костя непослушными губами, но она, хмурясь, на этот раз не стала продолжать свое ворчанье, а, решительно тряхнув головой, заявила:

— Кровищи с тебя натекло, как с порося трехгодовалого. С того и боюсь. Ты как мыслишь, ищут ли тебя?

— Обязательно, — заверил он ее, уже не пытаясь поднять голову.

— Овраг неприметный, ведь они и мимо пройти могут, — усомнилась она и, придя к какому-то не очень приятному для себя выводу, безапелляционно заявила: — Тут тебе никак нельзя, больно место плохое, чую я. Стало быть, будем вместе наверх лезть.

— Может, ты одна?

— А тебя бросить? — Она горько усмехнулась и добавила: — Может, я и ведьмачка, а тоже своего Бога в душе имею. Ты мне, значит, добро, а я… — Она обиженно махнула рукой. — Не чаяла я, князь, что ты за таковскую меня считаешь.

— Да нет, — пояснил он свою мысль. — Одна ты просто быстрее вылезешь и кого-нибудь на помощь позовешь. Сама же говоришь, не справиться тебе со мной.

— Это верно, — кивнула она и, тяжело вздохнув, тряхнула копной нечесаных волос. — Ну, быть по-твоему. А я мигом обернусь. Сперва только меч тебе принесу, а то мало ли.

— А сама?..

— Меня, — она гордо выпрямилась, — ни одна тварь лесная тронуть не посмеет. Я заветные слова знаю.

— Мы с тобой одной крови, — проворчал Костя, вспоминая киплинговского Маугли.

— Чего? — нахмурилась она, не поняв.

— Так, вспомнилось что-то, — вяло усмехнулся он.

— Худо дело, — она покачала головой, — заговариваться начал.

— Ты за мечом хотела сходить, — напомнил ей Костя.

Она отошла куда-то в сторону, а он тем временем огляделся. Овраг был мрачен, и этот хмурый вид не оживляло даже веселое журчание ручья. Кругом черные, почти отвесные стены и жиденькие пучки пожухлой травы, робко тянувшиеся из них. Даже снега здесь почему-то почти не было. К тому же именно в этом месте овраг круто изгибался и резко уходил вправо. Константин оказался именно в узеньком, не более пяти-шести метров, сгибе.

Не прошло и минуты, как новое странное чувство охватило его. Это было похоже на прикосновение чего-то непонятного и в то же время пугающего. В этом мягком, еле уловимом касании присутствовала какая-то загадочная робость. Будто ощупывая его, неведомое существо как бы знакомилось с ним, неуверенное до конца — тот ли это человек, который ему нужен. А еще чувствовался холод, тяжелый и равнодушный, каким подчас веет из разверзнутой могильной пасти.

Как ни странно, но Константин ничего вокруг себя не видел. Ни единой живой души, ни одной мелкой или вовсе крошечной твари. Овраг был мертв изначально, но присутствие чего-то неведомого, страшного и пугающего ощущалось с каждым мгновением все сильнее и сильнее.

Затем эти прикосновения стали все более настойчивы. Ледяные щупальца, несущие смерть всему живому, постепенно передвигались все выше и выше, достигнув коленей, хотя Константин по-прежнему ничего не видел. Лишь какие-то сгустки черного тумана медленно кружились над его ногами, явственно сгущаясь с каждой секундой, будто наливаясь силой, щедро зачерпнутой из колодца жизни этого беспомощно лежащего человека. Впрочем, и вокруг все как-то неожиданно резко потемнело, и тут Константин понял, что попросту умирает.

Темнело не в овраге, а у него в глазах, правда, как-то неравномерно, поскольку чернее всего было именно возле его тела, что было несколько странным. Однако удивляться не приходилось, так как хватало и других достаточно красноречивых симптомов его угасания. Резко онемели ноги, которыми он не в силах был даже пошевелить, появилась внезапная слабость во всем теле, которое вдруг в одночасье стало безвольным, будто восковая кукла. Он вдруг осознал, что лежит в мертвой тишине и не слышит не только журчания ручья, но даже резко-пронзительного вороньего карканья. В довершение же к полноте картины, как яркий завершающий мазок, в дело вмешалось еще и обоняние. Резкий запах даже не трупа, а чего-то значительно более мерзкого, того, что никогда и не было живым, забивал ноздри, не давая даже дышать.

Ему вдруг жутко захотелось пожить еще хоть немного. Пресный однообразный день, в который превратилась его жизнь в последние годы, совсем недавно резко сменился яркой красочной карнавальной ночью, звенящей неведомыми мелодиями. А ведь он так и не успел еще насладиться ни буйством этих красок, ни этой загадочной музыкой, ни обилием новых интереснейших карнавальных масок, в которых щеголяли его новые знакомые. Он лишь коснулся всего этого, краешком, узенькой каемкой, да и то как-то случайно, еле уловимо, вскользь.