Он мне помог.

– Ну и что ты думаешь делать дальше?

Я все еще молчал. Я составлял в уме слова, чтобы они прозвучали естественней и понятней, хотя мне хотелось не говорить, а мычать, стонать от боли и страшной тяжести на душе.

– Надеюсь, – с трудом произнес я, не в силах поднять глаза, – ты понимаешь, что между нами уже не будет тех отношений, что были прежде… Но я не могу, не в моих правилах, не по моему нутру помахать тебе ручкой, уйти, чтобы потом просто избегать встреч с тобой. На тебе слишком много крови. Даже за каплю пролитой невинной крови человек должен отвечать. Ты умертвил троих… Четвертой, по твоей наводке, была расстреляна гипсовая фигура, напоминающая меня… Собственно, тебе приговор выносит покойник от имени троих убитых…

Леша словно окаменел. Он не сводил с меня глаз – я чувствовал его взгляд на своем лице, которое полыхало, словно его облили бензином и подожгли.

– И мне очень бы не хотелось силой тащить тебя в милицию. Это было бы смешно… словно провинившегося мальчишку… Ты сам знаешь, что заслужил. Я даю тебе шанс самому… – Я показал глазами на пистолет. – Возьми.

Нет, не Леша, а я был сейчас похож на мальчишку со своим глупым жестом дать человеку возможность учинить над собой суд. Леша покосился на пистолет, потом посмотрел на меня.

– А если я не возьму? – медленно проговорил он.

– Тогда придется тащить тебя в милицию силой.

– И у тебя есть на это право? – вкрадчиво спросил Леша.

– У меня есть безумное желание сделать это.

– Но это всего лишь твое желание.

– Это закон справедливости.

– Интересно, а чем узаконено твое право определять, что справедливо, а что нет?

Леша начинал меня злить. Это было кстати, потому как в возбужденном состоянии мне всегда легче принять сложное решение.

– А мне плевать на твои поиски права! – Я чувствовал, как мышцы напряглись во всем теле.

– А мне плевать на твои обвинения и приговор.

– Ты убийца! – выкрикнул я.

– Это надо еще доказать, – отпарировал Леша. – Ты за руку меня не хватал.

Мы одновременно начали привставать со своих мест. Меня переполняло нестерпимое желание дать ему чем-нибудь тяжелым по лбу. Леша оперся о стол, и его руки оказались рядом с пистолетом. Я чувствовал, что всего несколько мгновений отделяют нас от крутой развязки. Если он схватит оружие и выстрелит, я вряд ли успею увернуться. Но первым браться за пистолет не буду, пусть даже история учит, что игры в благородство всегда плохо кончаются.

Несколько секунд, едва не соприкасаясь лбами, мы нависали над столом. У меня начали неметь пальцы – с такой силой я сжал кулаки. Я понял, что, если Леша сделает слишком резкое движение, оно будет равносильно для меня выстрелу стартового пистолета и тогда я отпущу тормоза, держать которые становилось уже просто невыносимо.

Вдруг Леша медленно убрал руки со стола, затем отошел на шаг назад и опустился на койку.

– Давай не будем сходить с ума, – произнес он, откидываясь на подушку. – Не хватало нам еще открыть здесь стрельбу. Спрячь свой дурацкий пистолет.

Я, облегченно вздохнув, тоже сел в кресло, но к пистолету, словно он мог взорваться от малейшего прикосновения, не притронулся.

– Я тебя внимательно слушал? – спросил Леша.

– Да. Теперь ты, кажется, хочешь мне что-то сказать?

– Естественно! – И он впервые с начала нашего тяжелого разговора улыбнулся.

– Я ничего не имел против того, чтобы ты мне возражал, – сказал я, понимая, что был излишне категоричен, не желая даже выслушать объяснения Леши. – Но ты молчал. А молчание, как известно, знак согласия.

– Нет, никакого согласия тут не могло быть. Просто я так воспитан: если кому-то очень хочется высказаться, я не порчу обедню.

Нет, все-таки нравится мне этот сукин сын!

– Что ж мы в таком случае чуть не начистили друг другу рожи?

Леша посмотрел по сторонам, словно потерял что-то очень важное, и сказал мне то, о чем я давно подсознательно мечтал:

– Может быть, нам для начала выпить по стаканчику?

– С удовольствием. Горло начисто пересохло! – признался я.

Мы энергично, словно только что обменялись любезностями, встали из-за стола. Леша протер тряпкой стол, смахивая с него шелуху от креветок. При этом он задел тряпкой пистолет, но с таким видом, словно это была пепельница. Я взял его и сунул в карман комбеза, при этом неестественно откашливаясь.

Мы вышли во двор. Леша запер флигель на ржавый висячий замок и пошел вперед, показывая, что доверяет мне и не опасается быть ко мне спиной. Но я не захотел исполнять роль конвоира и, когда мы вышли на улицу, поравнялся с ним.

Ближайшее к нам кафе «Встреча» располагало всего тремя круглыми столиками, но в это время там редко когда было много народу. На этот раз оно вообще пустовало. Леша застрял у запотевшей витрины, разглядывая пирожные и напитки в бутылках, а я, раз он взял инициативу в свои руки, сел за ближайший к выходу столик. Отсюда, из полусумрачного помещения, дверной проем казался охваченным пламенем; из него тянуло доменным жаром, и смотреть в ту сторону, не щурясь, было невозможно.

Я не думал над тем, что готовится сказать мне Леша, потому как не ждал никакой сенсации. Трудно было даже предположить нечто такое, что кардинально изменило бы всю составленную мной схему преступления. Скорее всего сейчас Леша пытается выдумать себе какое-нибудь алиби. Именно для этой цели он тянет время, неторопливо стоит у витрины, делая вид, что рассматривает ценники, а сам же – я голову даю на отсечение, что это именно так, – напряженно думает, как бы выкрутиться.

Черная худая кошка, пошатываясь, зашла на порог кафе. Ее маленький розовый язычок по-собачьи торчал между зубов, будто кошка доедала и никак не могла доесть ломтик ветчины. «Родиться в черной шерсти на Южном берегу Крыма – страшное невезение», – подумал я. Две молодые женщины в шортах и широкополых соломенных шляпках, лузгая семечки, шли от остановки автобуса в сторону кафе. Сейчас сядут рядом с нами, закажут по чашке кофе и будут трепаться не меньше часа. При таком соседстве особенно не поговоришь. Придется держать себя в руках и на резкие ноты не скатываться.

На миг опережая пылевое облако, рядом с кафе остановился новосветский автобус. Через передние двери по одному стали выходить пассажиры, расплачиваясь с водителем. «Сейчас перетекут сюда», – подумал я, глядя на бронзоволиких людей.

И тут произошло событие, которого я даже предположить не мог. Леша как-то боком наехал на столик, опрокидывая его вместе со мной на пол, а затем молниеносно выскочил на улицу, сбивая по пути женщин. Те одновременно вскрикнули, повалились друг на дружку и не сразу разразились ругательствами. Пока я выбирался из-под стола, Леша в несколько прыжков достиг автобуса и за мгновение до того, как закрылись дверцы, нырнул внутрь. Автобус будто только этого и ждал, он резко сорвался с места и погнал в Новый Свет.

На пороге я споткнулся и, с трудом удержавшись на ногах, вывалился на улицу; тяжело дыша, постоял посреди дороги, провожая взглядом пылевое облако, потом сплюнул и выматерился.

– Ну ладно, – произнес я сквозь зубы, задыхаясь от бешенства. – Я тебя достану… Я выслушаю тебя в СИЗО! Я посмотрю, как ты еще будешь со мной шутить…

Сотрясать словами воздух – самое глупое занятие, особенно в моем положении, после того как я по собственной вине упустил Лешу.

Не снижая темпа, я дошел до барбакана. Мои шаги отзывались гулким эхом в проеме ворот, где царствовала прохлада и тянуло легким сквозняком. Билетерша не остановила меня – она знала в лицо всех местных, которым можно было посещать крепость бесплатно. Ветеран, черт возьми! Заслужил право проходить через ворота, а не перелезать через забор, как делали почти все курортники.

На привратной площади, где аляповато, как инородное тело, громоздилась сколоченная по случаю фестиваля итальянской культуры сцена, я наконец остановился. Пологий склон, покрытый выжженной на солнце травой, когда-то держал на себе дома, склады и казармы древней Сугдеи. Сейчас он больше напоминал пастбище, и одинокие туристы бродили по нему в самом деле как измученные жарой и однообразной пищей овцы. За годы жизни в Судаке я поднимался по тропам и гладким, отшлифованным ступеням, вырубленным в камне, до Девичьей башни десятки раз; все здесь было мне привычно и знакомо, как во дворе собственной дачи. Но сейчас я смотрел на гигантскую пирамиду с любопытством и даже восторгом. В лучах заходящего солнца корона Девичьей башни казалась кроваво-красной, будто наклеенной на неправдоподобно синее полотно неба, в него врезалась изумительно четкая гребенка стены второго яруса; отсюда, из ворот, крепостная гора выглядела совершенно неприступной и напоминала плечистого Атланта, стоящего спиной к морю и спокойно созерцающего человеческую суету.