– Мне так не кажется. А вы, простите, торопитесь?.. Ах да! Вы ведь по междугородному звоните. Денежки бегут быстрее, чем слова… Еще минутку, даю слово, что не стану слишком разорять вас. Дайте мне два дня, чтобы определиться с вашим вкладом. – Он произнес слово «вашим» откровенно насмешливым тоном. – А потом мы с вами встретимся и, полагаю, решим все вопросы.

– Где мы встретимся?

– Скажем, в восемь часов вечера на взлете за поселком Морское. Там, знаете, когда-то памятник большевистскому десанту стоял, но после усердия вандалов остались лишь ноги матросов. Вот прямо рядом с этими ногами я и буду вас ждать. Как вы будете одеты?

– В серый костюм.

– Хорошо. А я, возможно, подъеду на авто. Вот только еще не решил, на какой именно марке… И последнее, что я хочу вам сказать: если вы на самом деле хотите получить, так сказать, свои деньги, то приходите один, без свидетелей. Мне очень бы не хотелось, чтобы еще кто-либо из наших клиентов, подражая вам, стал брать меня за горло.

И он первым оборвал связь.

Кто утверждает, что самой недоступной тайной для каждого человека является день и час его смерти, тот глубоко заблуждается. После телефонного разговора с господином Гурули я уже мог сказать совершенно определенно: если ничего не менять и отдать себя во власть судьбы, я погибну послезавтра, в восемь часов вечера, у ног морских десантников. Скорее всего меня пристрелят из окна автомобиля, а труп сбросят с обрыва в море.

Леша ждал меня в сквере у памятника бронзового Ленина. Он был готов ехать со мной к коммерческому директору, но, увидев мою кислую физиономию, понял, что наша поездка отменяется.

– Что? – спросил он, складывая на груди руки.

– Меня, кажется, приговорили к смертной казни, – ответил я и вкратце рассказал Леше о разговоре с Гурули.

– Ненормальный! – схватился Леша за голову. – Разве можно так давить на этих людей? Чего ты этим добился?

– Гурули знает, что мой вклад – фиктивный. Его намеки и иронию можно объяснить только этим.

– И какой можно сделать вывод? – задал Леша свой любимый вопрос.

– А такой, что милиция была очень права, когда арестовала его, и не права, когда отпустила.

– По-твоему, убийца – он?

– Возможно, возможно. – Я рассеянным взглядом скользнул по памятнику. – Хорошо бы устроить очную ставку и показать этого Гурули «начальнику лагеря». Я больше чем уверен, что мой бомж узнает в Гурули любовника Татьяны. И второй вопрос: имеет ли Гурули доступ к наркотикам? Если на эти вопросы мы получим положительные ответы, можно будет сказать, что круг замкнулся. Мой бродяга на сегодняшний день – единственный свидетель, если не считать пропавшей Танюши.

– Ты всерьез думаешь, что милиция снова посадит Гурули за решетку?

– Конечно, ей будет это не совсем просто сделать. А с другой стороны, угрозы Гурули обнародовать списки высокопоставленных вкладчиков из-за решетки не так уж будут и слышны. А до суда дело может и не дойти.

– Как это – не дойти?

– А так. Внезапный сердечный приступ – и коммерческого директора вынесут из СИЗО ногами вперед. Он это хорошо понимает и постарается сделать все, чтобы за решетку попал другой. Любопытно вот еще что: почему Гурули до сих пор не за границей? Чего он ждет, обладая гигантской суммой?

Я взглянул на Лешу и понял, что его внимание потихоньку рассеивается. Кажется, он думал уже не столько о том, почему Гурули не уехал за границу, сколько о пиве и пляже. Все верно. У человека отпуск, а я навязываю ему свои дурацкие вопросы. Убийство Милосердовой для Леши – все равно что детективный роман для курортника. Его интересно почитать, но в меру. А потом захлопнуть книгу и пойти к морю за телесными удовольствиями.

Мы расстались здесь же. Я заскочил в милицию, чтобы рассказать Кнышу о разговоре с Гурули, но Володя был занят – сидел в классе для инструктажа. Махнул мне рукой.

– Будь дома, я тебе позвоню!

Я вышел, как и зашел, – через главный вход. Митинг закончился, эмоции обманутых вкладчиков поутихли, и они разошлись по своим домам. На асфальте лежал надорванный лист бумаги: «Гурули! Где ты закопал денежки?»

Я вернулся в Уютное пешком. Если Кныш предупредил, чтобы я был дома, значит, он хотел сообщить мне нечто интересное, что не терпело отлагательства. Я почти машинально разделся в прихожей и пошел под холодный душ. Мне казалось, что голова уже распухла от изобилия информации, в которой я постепенно переставал ориентироваться. Новые факты наслаивались на старые, и те уже не казались интересными и в какой-либо мере полезными. Это говорило одновременно о двух вещах: о том, что я устал, и о том, что я так и не научился систематизировать факты, то есть из нескольких мелких делать один веский. Подсознательно мне хотелось вместе с потом смыть и всю память, нашпигованную спутавшимися и противоречивыми мыслями, выводами и предположениями, а затем, выйдя из душевой и вытеревшись полотенцем, начать работу над делом об убийстве Милосердовой заново.

Звонка от Кныша мне пришлось ждать довольно долго. Если в отделении совещаются по два-три часа, то я глубоко сочувствую нашей доблестной милиции.

Кныш, как только я поднял трубку, сразу перешел к делу:

– Записывай: Симферополь, Ялтинское шоссе, дом сто двадцать восемь. Блинов Евгений. Отчества и телефона не знаю.

– Кто это? Зачем он мне нужен? – спросил я, едва успев записать адрес огрызком карандаша на подоконнике.

– Это патологоанатом, – негромко ответил Кныш и замолчал, полагая, что мне теперь все стало ясно. Но я все же не мог сообразить, как мне использовать этого патологоанатома. – Ну что тебе не ясно? – добавил Кныш в тишину. – Он занимался убитой и может рассказать тебе кое-что любопытное. Только на меня не ссылайся, понятно? И поезжай к нему сегодня же, сейчас же, а то он свалит в командировку в Киев.

«Интересно, – думал я, выходя на улицу, залитую липким зноем, – а как я представлюсь этому патологоанатому, если не буду ссылаться на Володю Кныша?»

Как раз в это время напротив меня остановился рейсовый новосветский автобус. На нем можно было доехать до обсерватории, откуда пешком спуститься к морю, к палаточному городку хиппи. Я еще не знал, как организую «очную ставку», как буду уговаривать моего бомжа отправиться послезавтра в Морское, к разбитому памятнику, где в восемь часов вечера наверняка прозвучат выстрелы.

Для меня, человека нетерпеливого, спускаться с горы намного труднее, чем подниматься. Вниз тело само летит, и кажется, что стоит только посильнее оттолкнуться ногами, как легко воспаришь над склоном, поросшим можжевеловыми кустарниками и кипарисами, а затем спланируешь на берег. Но приходилось все время притормаживать, противиться земному тяготению, мелко перебирать ногами, подобно инвалиду, бегущему за отходящим трамваем, петлять между темно-зелеными пятнами стланика, ветви которого цеплялись за ноги и царапали кожу.

У меня как будто все начинало складываться, и я боялся новых фактов, которые могли бы не вписаться в стройную схему, как неожиданный поток нестандартных фигур в игре «Тетрис», которые сыпятся сверху непрерывным потоком, и ты не знаешь, куда их воткнуть, чтобы не нарушить гармонию уже возведенного строения. Потому к встрече с патологоанатомом я относился с некоторым суеверием – как бы он не выложил мне такого, что сразу разрушит хрупкое достижение в моем частном сыске.

На тот момент, когда я, обливаясь потом, скакал на дикий пляж, как кенгуру под гору, у меня была такая версия: Гурули, как никто другой, кто вращался вокруг дела Милосердовой, был заинтересован в смерти своей начальницы. Как коммерческий директор, он, безусловно, имел доступ к наличным деньгам, а в случае внезапной смерти генерального директора мог все претензии по выплатам переадресовать покойнице. Что, в общем-то, и сделал. Готовя преступление, он нашел в лагере хиппи и бродяг девушку-наркоманку, в течение нескольких дней накачивал ее омнополом, а когда воля и разум Татьяны были совершенно подавлены, пригласил ее на борт «Ассоли», на которой должна была совершить прогулку Милосердова. Параллельно господин Гурули выяснил, что некий Вацура каждый день проводит несколько часов кряду вблизи Дикого острова, а его лодка лежит на берегу в одном и том же месте. Где он раздобыл образец моего почерка – вопрос открытый, но ничего невозможного в этом не было. Зимой я работал в Ялте по делу о шантаже, и там наши пути могли случайно пересечься. Гурули открыл фиктивный счет на мое имя, навесив на меня еще одну улику, и девятнадцатого числа в полдень поднялся с Татьяной на борт яхты.