Возможно, Гурули представил Татьяну Милосердовой как свою любовницу и, оставив двух дам в каюте, запустил мотор и погнал яхту на остров. Одурманенную наркотиками Татьяну ничего не стоило завести, вызвав в ней ревность к богатой и умной сопернице, а затем, причалив к острову, предоставить ей возможность расправиться с дамой. Гурули, «случайно» став свидетелем кровавой сцены, должно быть, сыграл растерянность или панику и вместе с девушкой перенес труп на яхту (здесь есть некоторые неувязки, но я полагал, что позже найду им объяснение).

Потом они покинули остров, возможно, при помощи моей лодки. Татьяна наверняка сразу же уехала из Крыма, а Гурули вернулся в Ялту…

Я споткнулся о лежащую на земле, похожую на окаменевшую змею ветку можжевелового стланика, и на мгновение моя мечта сбылась – я полетел по низкой глиссаде, при посадке тараня лбом ствол молодого кипариса, который, собственно, и сохранил для человечества и правосудия мои мозги. Матерясь, я некоторое время сидел на камне, растирая кровь по разбитому локтю. Еще окончательно не придя в себя после столь стремительного взлета и приземления, я посмотрел вниз, на пляж, на каменную корону, цирком опоясывающую присыпанное желтыми иглами ложе, в котором я провел минувшую ночь. Все было как и прежде. Все, кроме одного: бесследно исчез дырявый навес, служивший моему бомжу и его подруге-наркоманке крышей. От него осталась лишь одна палка-опора, сиротливо торчащая среди камней.

Прихрамывая, я спустился на пляж, обошел каменный цирк по окружности, спел себе под нос песенку о том, что «наша крыша – небо голубое, а наше счастье – жить такой судьбою», затем, прикрывая ладонью глаза от чрезмерно усердного солнца, стал осматривать прибрежную полосу. Бомжа нигде не было видно. Но не это насторожило меня. В «тайнике», где бродяга хранил коробочку с иглами Татьяны и куда я положил опустошенные вчера водочные бутылки и стаканы, теперь ничего не было, кроме высохшей крабьей клешни да пучка водорослей. Все остальное – закопченный чайник с проволокой вместо ручки, гнутые алюминиевые тарелки, пакетики с порошковым супом и крупами, дорожный знак – лежало на своих местах. Но не было главного, во всяком случае для меня, – тех предметов, к которым я прикасался.

«Ерунда, – успокаивал я себя, стараясь не принимать во внимание дурной знак. – Это просто совпадение. Бутылок нет потому, что бомж попросту понес их сдавать, а стаканы он спрятал в более надежное место. Стакан для алкоголика – все равно что смычок для скрипача, он его должен беречь и лелеять. А что касается иголок, то на кой черт ему эти иголки, раз Татьяна уехала».

Раздумывая таким образом, я бродил по берегу, наступая на вялые волны, которые ложились мне под ноги, словно ковровая дорожка, и чуть было не прошелся по девушке, наполовину лежащей в воде. Брызги упали ей на впалый живот, она ойкнула, сняла темные очки, и я узнал Киру, которую вместе с угрюмым хиппи встретил у магазина.

– Привет, – сказал я, заходя по колено в воду, чтобы обойти девушку. – Я подумал, что это лежит большая рыбина, которую выбросило на берег штормом, и хотел стащить ее в море.

– Ну стащил бы, – ответила Кира.

– А твой вечно недовольный пацифист не станет возражать?

– Он в поселке. Как с милицией уехал, так до сих пор не вернулся.

– Разве его забрали в милицию?

Кира скривила лицо, словно наступила на медузу, и снова опустила на глаза очки.

– Нет, его не забрали. Он деда помогал наверх затаскивать.

– Какого деда? – не понял я.

– А ты разве не в курсе, что здесь произошло? – По моему лицу Кира поняла, что я «не в курсе», и пояснила: – На тех дальних камнях пьяница один обитал, так сегодня в обед он сыграл в ящик.

– На чем он сыграл? – переспросил я и кашлянул, поперхнувшись чем-то. В горле саднило, словно я подавился рыбьей костью. – Он что, умер?!

Кира кивнула.

– Я туда не ходила, мне не нравится на покойников смотреть. А ребята «Скорую» и милицию вызвали и вытащили его на шоссе.

– А что с ним случилось? Почему он умер? Он сегодня утром был жив и здоров! – воскликнул я, медленно опускаясь в воду, словно хотел сесть поверх волны.

– Ну от чего еще алкаш умереть может? Отравился денатуратом или тормозной жидкостью – словом, суррогатом каким-то. Рядом с ним бутылку и стакан нашли.

– Он что – один пил? – спросил я, с ужасом ожидая, что ответит Кира.

– Один. Я видела его утром – он песком чайник драил, а потом к нему сверху какой-то мужик спустился.

– Какой еще мужик?

– Не знаю. Мало ли кто здесь ходит! Собутыльник или бродяга. Я так думаю, что этот мужик нашему алкашу бутылку с денатуратом и продал.

– С чего ты взяла, что это он продал?

– А он минут через пять ушел наверх, а наш алкаш тут же квасить начал. Мы еще смеялись: вот, мол, бизнес и на диком пляже процветает, опохмелятор прямо на берег доставляют. Он стакана два выпил, а потом его как поведет из стороны в сторону, он как шваркнется мордой о камни – и все, никаких признаков жизни. Ребята сбегали к нему, перевернули, а тот уже хрипит, и пульс на нуле. «Скорая» только через сорок минут приехала.

– А этот, собутыльник… – бормотал я с таким чувством, словно падал в затяжном прыжке, а у меня не сработали ни основной, ни запасной парашюты, и я пытался раскрыть хотя бы зонтик. – Ну, этот, который бутылку принес… Ты его запомнила? Опознать смогла бы?

Кира отрицательно покачала головой, мокрые каштановые пряди хлестнули ее по лицу, и она тотчас принялась отжимать их такими движениями, будто доила.

– Нет, вряд ли. Это далеко. Да и не приглядывалась я.

– А как он был одет, ты ведь могла запомнить?

– В спортивный костюм, кажется… А чего это ты так всполошился? Родственник, что ли, помер? Одинокий бомж случайно напился яду…

Я смотрел на наивное существо, лежащее в тихом прибое.

– Случайно, девочка, ничего не происходит. Особенно на этом берегу.

«Труподелы, ублюдки, – мысленно думал я, – специалисты по убийству тихих пьяниц. Они разошлись, почувствовав свою безнаказанность. А я невольно стал предвестником смерти. И все происходит по одному сценарию: сначала распиваем бутылку, затем моего собеседника развозит до откровенности, а в скором времени я узнаю о его смерти… Сухой закон! – крутил я в мыслях какую-то ахинею. – Первым делом объявляю для себя сухой закон. А вторым делом, вторым делом…»

Я остановился на повороте. Дорога, уходящая вправо, к морю, вела к моей даче. Со дня отъезда Анны я там почти не появлялся. Ноги неожиданно сами понесли меня к морю, где на крутом обрыве стояла четырехгранная Портовая башня, увенчанная площадкой наблюдения, ручьями пересекались узкие дорожки с млеющими от тепла, запаха хвои и безделья отдыхающими и звучали мелодичные перепевы, доносящиеся почти из каждого фанерного домика, спрятанного в тени плотных зарослей.

Сердце мое наполнилось тоской, когда я открыл калитку и зашел во дворик. Всю степень своей неудачливости я прочувствовал только сейчас, когда увидел темные, наглухо закрытые окна комнаты, где жила Анна, ржавеющую от влажного морского ветра проволоку, протянутую под виноградником, на которой обычно во второй половине дня висело черное с красными розами пляжное полотенце Анны и по этому признаку я наверняка знал, вернулась она с моря или нет.

Терзая себя самоуничижением, я сел за стол, покрытый изрезанной клеенкой. «Неудачник! – еще раз пнул я себя. – Возомнил себя гениальным сыщиком и взялся за дело, которое требует более выдающихся умственных способностей, чем мои. Вслед за убийством Милосердовой последовало еще два, и мне кажется, что я все больше удаляюсь от истины. Дима Моргун играет со мной в догонялки-прятки, пугает черным платком, господин Витя Гурули откровенно смеется по поводу моего счета в «Милосердии», милиция закрывает дело за отсутствием состава преступления. Все складывается замечательно! Плюс к этому от меня уходит Анна – сначала к моему лучшему другу, а потом вообще куда-то за пределы полуострова. Что ж, правильно сделала, что ушла. От таких самоуверенных типов вроде меня уходить нужно как можно быстрее и как можно дальше».