Все честно.
Сексуальный контакт (настоящий) всегда немного отстранение («а кажется нельзя теснее слиться»: ну, конечно, размечтались), если вообще не использование, когда другой человек это функция, а тело как способ (и того хлеще: подмена).
Поцелуй же (в белых тапках, в ожиданье весны) - вообще не знает подмен.
Слишком яркое осязанье.
Слишком короткая (отсутствующая) дистанция. Слишком короткая память.
Слишком (почти до мути) чужой привкус и вкус (так ты куришь? Или пил растворимый кофе?)
«Мой первый мальчик пах супом. Было очень смешно», - говорит С. Ш.
Вот-вот.
Слишком слиянье.
Потому что закрывай глаза не закрывай (чтоб не видеть циклопический мохнатый страшный внимательный чужой глаз), представляй другого человека не представляй - целуешься всегда с тем, с кем целуешься.
Потому что мы уже умерли. Для всех. Бывших и будущих.
И даже для глядящего со стороны раздраженного мира (поэтому, наверно, так ненавистны целующиеся на эскалаторе).
…Весной у меня в стакане стояли цветы земляники,
Лепестки у них белые с бледно-лиловыми жилками,
Трогательно выгнутые, как твои веки.
И я их нечаянно назвала твоим именем.
«…»
…Я могла бы пройти босиком до Белграда,
И снег бы дымился под моими подошвами,
И мне навстречу летели бы ласточки,
Но граница закрыта, как твое сердце,
Как твоя шинель, застегнутая на все пуговицы.
И меня не пропустят. Спокойно и вежливо
Меня попросят вернуться обратно.
А если буду, как прежде, идти напролом,
Белоголовый часовой поднимет винтовку,
И я не услышу выстрела -
Меня кто- то как бы негромко окликнет,
И я увижу твою голубую улыбку совсем близко,
И ты - впервые - меня поцелуешь в губы.
Но конца поцелуя я уже не почувствую.
Елена Ширман. «Последние стихи».
А я вот почувствовал.
…Купил недавно новую турку (точно такую же, как прежнюю, но яркую, блестящую, серебряную, из нержавейки), принес домой, поставил на газ. Ту, старую, почерневшую боками, закопченную золотистую инвалидку, спаленную мною за два дня до этого, взял за когда-то веселую ручку - сунул в мусорное ведро. Но перед тем как сунуть, вдруг пожалев (ведь вот была, жила, стояла на плите, и все - закончилась жизнь, еще полдня и ведро вынесут, полетит в мусоропровод, звякнув глухо о грязные стенки, и больше никогда меня не увидит, а ведь служила, как могла, верой и правдой, надорвалась, по моей же вине, стала прыгать на огне, греметь), поднес быстро к губам и поцеловал. Сухо. На прощанье.
Уже сорок лет налицо, а туда же: все думаю, что мой прощальный поцелуй может хоть что-то оправдать. Что это - утешение.
…За окном зимнее солнце, высокая синева небес (как в апреле) - а она лежит, тускло поблескивая, смотрит на меня из помойки (еще полдня осталось, еще два часа, 10 минут, все: вынесли), а на ее темно-золотом прокопченном боку горят мои равнодушные губы. Из жалости и благодарности. Горят, как иудин подарок.
Вот так и тебя поцелуют - перед тем как отправить в мусорку, в жирный мусоросборник, в вонь, в забвенье, в тесную духоту и темноту. К бабушке и праотцам. Когда будешь лежать - сам на себя не похожий. В прошитых переметочным швом тапках.
Над тобой - мерзлая Россия, по левую руку - просроченная Америка, по правую - тухлый Китай. И везде - война, война.
Да идите вы на хер.
Скоро весна.
Аркадий Ипполитов
8
В защиту Международного женского дня
Одно из немногих произведений европейского искусства, рисующих безмятежное единство отца и сына, фильм Питера Гринуэя, называется «8 1/2 женщин». Гринуэевская белиберда, как всегда изощренная и художественная, повествует о том, как папа с сыном, живущие в нежном согласии, прямо как в «Отце и сыне» Сокурова, после смерти горячо любимой матери решают заняться коллекционированием женщин. Со всего мира собирают восемь самых лучших, и кого там только нет: блудливая японка, шикарная мамаша для суррогатного материнства, лихая амазонка с внешностью Бабы Яги, соблазнительная авантюристка, преданная служанка. Все разные, все привлекательные, всего - восемь. Половина же, кажется, сам Гринуэй. Папа с сыном с женским миром справиться не смогли, женщины разбежались в разные стороны, кто в тюрьму, кто на тот свет, папа умирает, а сын остается в одиночестве.
Фильм Гринуэя - большая ссылка на фильм Федерико Феллини, который тоже о женщинах, хотя и не только о них. Фильм Феллини называется «8 1/2», и там есть сцена, которую Гринуэй постоянно цитирует. Это грезы главного героя об идеальном существовании, типично мачистская мечта об обладании вечной женственностью, представленной в единстве разнообразия женского мира, подчиненного мужским желаниям. Феллини по отношению к этим мужским желаниям издевательски ироничен, но правдив. Так вот, женщин в этой сцене тоже восемь. На самом-то деле, конечно, не восемь, и мы знаем, что у Феллини восемь фильмов, а не женщин, но хотелось бы, чтобы женщин тоже было восемь. Половина же - сам Феллини.
Фильм Франсуа Озона также называется «Восемь женщин». Озон собрал восемь звезд и на сюжет весьма рутинной детективной пьесы Робера Тома поставил остроумный фильм о восстании женского начала против мужской гегемонии. Похоже опять-таки на сцену из «8 1/2», столь увлекшую Гринуэя, только у Озона бунт женщин заканчивается победой: отца, хозяина и мужа, присутствующего у Озона в качестве отсутствующего, женщины допекли и со света сжили. В титрах, перед именами Катрин Денев, Фанни Ардан, Изабель Юппер, Эммануэль Беар, Даниель Дарье, Виржинии Ледуайен, Людивин Санье и Фирман Ришар расцветают цветы, то роза, то орхидея, то подсолнух, прямо как на отечественных поздравлениях с международным женским днем. Также красиво и аляповато, с той же бездной выразительности, что свойственна любому кичу. Опять восемь, плюс половина - сам Озон.
Вроде бы Клара Цеткин не видела ни Феллини, ни Гринуэя, ни Озона, и даже пьесу Тома не читала. Так почему же она выбрала восьмое марта? Да и выбрала ли? Праздник, как и все официальные праздники, вроде бы дурацкий, а все ж воображение тревожит. Мистика чисел притягательна, ибо число - образ мира и одно из средств восстановления порядка во вселенной. Возможность возвратить ей космическую стройность, наладить утраченную связь с сакральным. Ну почему, почему - восьмое марта?
Это число тревожит воображение и православных, и атеистов. Пытаясь найти перевод расиновской «Есфири», довольно-таки редкий, вместо Расина я наткнулся на горячую дискуссию «Есфирь или Клара Цеткин?». Диакон Кураев в своей книге «Как делают антисемитом» восьмому марта посвятил целую главу. В ней он доказывает, что еврейка Клара Цеткин, задумав женский праздник, вспомнила о Есфири, подвигу которой посвящен самый веселый ежегодний праздник еврейского народа - Пурим. Диакон утверждает следующее: так как память о Пуриме с детства входит в сознание иудея, то вполне естественно, что в сознании еврейских лидеров Интернационала революционное женское движение стало ассоциироваться именно с именем Есфири, и 8 марта было избрано ими в силу привычки праздновать Пурим в эти дни. Ведь Пурим празднуется как раз на переломе от зимы к весне 13 числа месяца адара, в еврейском календаре приходящемся на конец февраля - начало марта. Из-за лунного календаря, сохраняемого иудаизмом, дата празднования Пурима по отношению к солнечному календарю скользит из года в год, и, возможно, в тот год, когда было принято решение начать праздновать Международный женский день, он пришелся именно на восьмое марта. Откровенно менять дату праздника каждый год еврейским лидерам Интернационала было неудобно, и потому празднование было решено зафиксировать восьмого марта, независимо от лунных циклов, так что теперь все народы земли ежегодно должны прославлять Есфирь, спасительницу еврейского народа, обрекшую на смерть тысячи антисемитов Персидского царства, чья кровь обагряет ее руки и руки ее дяди Мардохея.
