Так искусство победило реакцию.

«Бумажный солдат» Алексея Германа-мл.

Третьим фильмом Герман-мл. вполне обозначил авторскую тему: участие интеллигентной спирохеты в славе русской державы. В мужских забавах, приносящих родине устойчивый патриотический дивиденд: космосе, футболе и войне. Включение своих страданий, умираний, бумажных цветов и дырявых зонтиков в Большой национальный контекст. Малоуспешное преодоление слоновьего равнодушия среды к своим фобиям и фанабериям и даже к виртуозной игре на деньги.

Среда всегда плохая. Снежная равнина, слякотная степь - даже в тесном слободском Петербурге он ухитрялся выбирать голые разбитые пятачки с пасмурной перспективой. Где ничего не растет и одинокие озабоченные люди слоняются; сутулый Блок среди них. И в отдельных от среды помещениях - Чулпан Хаматова, не впервой играющая курящую и сепаратную еврейскую барышню, немножко нервно.

Герой - всегда доктор. Ехидный, но зябнущий. Единственный интеллигент, которому национальное сознание дозволяет гордыню, отчество и барские замашки. Как доктору Ливси, доктору Вернеру и доктору Сенкевичу. Доктору Устименко, наконец, работы дедушки Германа.

Про героев Германа-внука такого не скажешь.

В отличие от папиных стоиков, все они культивируют свою ранимость, уязвимость и обреченность. Близость японской культурной традиции заметна уже во втором колене германовской семьи. Там, где старший тотемизировал идею слепой Службы и Верности, самурайских достоинств, младший одухотворяет Смерть и Тлен, и конец, и опавшие листья. Еще шаг, один шаг - и деревянно двигающиеся герои его набелят лицо и начнут декламировать минорные трехстишия.

Бумажные тигры. Бумажные стены. Белый бумажный веер.

Причастность большим делам, опоре, несущим конструкциям режима позволяет обреченному сословию пискнуть: «Вот мы умрем все - тогда узнаете!» «Попробуйте обойтись без нас!» - как скандировал орден обиженных милиционеров в фильме «Улица полна неожиданностей». Даром ли в горячечное обсуждение «Солдата» пустились такие легионы гуманитариев? На сквозняке, на перепутье, когда каждый сам за себя, гуманитарному интеллигенту очень хочется быть техническим. Разбираться не в душе, а в такой сиюминутной малости, как квантовый генератор. На худой конец, лимфатические узлы генерального конструктора.

Все равно: для России германовское высказывание, утяжеленное двумя «Золотыми львами», крайне важно. Потому что русская война с умом близка к победе. И скомканная жалобность героя Мераба Нинидзе не имеет никакого отношения к 61 году, когда интеллигент был востребован, чтим и ощущал себя вершителем - да, ненадолго, да, космической эры не случилось, запуск в околоземное пространство стал концом эпохи великих открытий, а не началом освоения пространств, да, в 70-е годы, закономерно приведшие к обрушению совка, интеллигент сдулся - но тогда он был на коне, на олимпе, и истину богам с улыбкой говорил. Герман меряет сегодняшнее самочувствие потерпевшей крушенье прослойки. Совершившей все, что могла, и создавшей песню, подобную стону. Постиндустриальная экономика - шкурная, там нужен практик, менеджер, соблюдающий свой интерес и потому к интеллигенции непричастный.

Отсюда этот босховский Байконур в последние предполетные недели. Слякоть. Сырость. Бодряческие заклинания подопытных лейтенантов, один из которых, самый безмятежный, легкий и, вероятно, самый тупой, откликается на имя Юра. Собаки. Пепелища бывших лагерей. Слоняющиеся туземные солдаты в вечной стойке «зю» (стойка «зю» - это такая искусственная армейская горбатость с целью максимально втянуть озябшие пальцы в рукава шинели и посредством постоянного напряжения отогреть стынущие лопатки; в мировом кино в той же позе ходил Носферату). Шлагбаумы в пустыне, где дорога угадывается только по вдавленности грунта, заполненной жижей: длинная полоса сплошной лужи от горизонта, заканчивающаяся шлагбаумом. Тренировочная база в брошенной церкви. Мерзлые уродцы из ссыльнопоселенцев. Реквием.

Отсюда знаковая неспособность забеременеть у его женщины.

Отсюда реестр интеллигентских свершений: искусный в аллюзиях Герман будто проводит прощальный смотр-парад русского большого кино для избранных. Папиного. Доктор едет на велосипеде по талой воде, аки посуху, - это Тарковский, использовавший метафору хождения по воде аж дважды: в «Ивановом детстве» и «Зеркале». Решительный очкастенький мальчик сердито подводит к авгуру маму - чтоб спросила у знающего и не трусила. Это папины «Двадцать дней без войны». Зарок «Подниму велосипед на дыбки - все будет хорошо» - оттуда же («Будет подряд три взрыва и тишина - значит, выживу»). Встреча в зазеркалье с усопшими родителями - уже из оголтело любимого русским разночинством Феллини и частично из Хуциева. Грузинское происхождение, приподнятая неприкаянность, всеобщая женская любовь и флейта с клапанами - конечно, из Иоселиани, «Жил певчий дрозд» (интересно, сколько очков в Венеции накинуло фильму это непредумышленное «Я грузин»? выгодно быть грузином в Европе через месяц после кровавой русской агрессии). Беспорядочная хаотическая болтовня в пространство - из Муратовой. Прическа Хаматовой «Жанна д‘Арк» - 1971 - из панфиловского «Начала», оно тогда только вышло. Сокуров с дикими очами, Панфилов с мощными плечами, Хуциев с дерзкими речами - все проскочило перед нами, все побывали тут.

Тело в кузове - опять из папы. «Мой друг Иван Лапшин». «Хрусталев, машину!» Глазами в небо.

Те - выжили.

Этот - нет.

Мораль, квинтэссенция отношений с родиной были заявлены уже в начале. Подходил к интеллигенту приблатненный туземный мальчик и молча плевал под ноги. Брал, так сказать, на арапа.

Схавал - брысь под лавку.

На коньках плясать, рекламные тексты писать, репетиторствовать, гламуриться.

Большие дела кончились - а для маленьких и шестерки сгодятся.