— Мистер Гордон, — сказал серый человек.

Он подтолкнул меня сзади креслом под колени, так что мне ничего не оставалось, как сесть, а затем вышел, прикрыв за собой дверь с такой осторожностью, будто она была сделана из тонкого стекла.

Медсестра положила ручку и произнесла мягким голосом с грустной улыбкой в глазах:

— Да, мистер Гордон? Можем ли мы вам чем-нибудь помочь?

— Надеюсь, что можете, — сказал я. — Мне надо поговорить с доктором Клинзи насчет одного вероятного пациента.

— Это можно устроить. — Я заметил, как она задержала взгляд на моем костюме. — Кто этот пациент, мистер Гордон?

— Я всю объясню доктору Клинзи.

— Боюсь, что доктор сейчас занят. Вы можете полностью мне доверять. От меня зависит, кто сюда попадает, а кто нет.

— Должно быть, от вас требуется очень осторожный подход, — сказал я, — но это особый случай. Я хочу говорить с доктором Клинзи.

— Почему этот случай особый, мистер Гордон?

Я видел, что не произвожу на нее никакого впечатления. Из глаз ее исчезла грустная улыбка, теперь я читал в них только скуку.

— Я агент, а моя клиентка — певица, которая является очень ценным достоянием. Если я не смогу вести дело непосредственно с доктором Клинзи, я буду вынужден обратиться в другое место.

Видимо, я сумел ее заинтересовать. Чуть помедлив, она встала из-за стола.

— Подождите минутку, мистер Гордон, я посмотрю…

Она прошла через всю комнату, отворила дверь и скрылась за ней. Через некоторое время она выглянула из двери и пригласила меня войти.

Я оказался в огромной комнате, заставленной современной мебелью; здесь же стоял хирургический стол. У окна за письменным столом сидел человек в белом халате.

— Мистер Гордон?

Он произнес это таким тоном, словно был очень рад видеть меня.

Он встал на ноги. Это был невысокий человек, самое большее лет тридцати, с копной светлых вьющихся волос, с синевато-серыми глазами и с профессиональными манерами врача.

— Совершенно верно. Доктор Клинзи? — спросил я.

— Разумеется. — Он жестом пригласил меня сесть. — Чем я могу быть вам полезен, мистер Гордон?

Я опустился в кресло. Выждав, когда ушла медсестра, я сказал:

— У меня певица с трехлетней привычкой к морфию. Я хочу, чтобы ее вылечили. Сколько это будет стоить?

Синевато-серые глаза окинули меня не слишком обнадеживающим взглядом.

— Лечение с гарантией стоит у нас пять тысяч долларов, мистер Гордон. Мы здесь в том счастливом положении, когда можем гарантировать результаты.

Я перевел дыхание и сказал:

— Еще бы не гарантировать за такие деньги.

Он грустно улыбнулся. Похоже было, что они здесь специализировались на грустных улыбках.

— Вам может показаться, что это дорого, но мы имеем дело только с элитой.

— Сколько длится лечение?

— Это зависит главным образом от пациента. Возможно, пять недель, в очень трудных случаях — восемь недель, не больше.

— С гарантией?

— Естественно.

Я не знал никого, кто мог бы в здравом рассудке одолжить мне пять тысяч долларов, и я не имел ни малейшего понятия, как достать такую сумму.

Я попытался уговорить его.

— Это несколько больше, чем я могу себе позволить, доктор. У этой девушки феноменальный голос. Если ее вылечить, она заработает кучу денег. Что, если вы войдете в долю? Скажем, двадцать процентов с ее заработка, пока не будут выплачены пять тысяч, а затем три тысячи сверху как чистая прибыль.

Еще не договорив до конца, я уже знал, что сделал ошибку. Лицо его сразу же стало непроницаемым, в глазах появился холодок.

— Боюсь, что такого рода деятельность не входит в наши функции, мистер Гордон. У нас пациентов более чем достаточно. Наши условия — и такими они были всегда — плата наличными. Три тысячи при поступлении и две тысячи при выписке.

— Это совершенно особый случай…

Его холеная рука потянулась к вызывной кнопке на столе.

— Извините. Таковы наши условия.

Палец любовно нажал кнопку.

— Если я смогу достать деньги, вы действительно даете гарантию?

— Вы имеете в виду излечение? Безусловно.

Он уже стоял, когда дверь отворилась и в кабинет вплыла медсестра. Они одновременно одарили меня грустными улыбками.

— Если ваша клиентка пожелает прийти к нам, мистер Гордон, просьба сразу же поставить нас в известность. Мы связаны многими обязательствами, и поместить ее может оказаться делом трудным, если вообще возможным.

— Благодарю вас, я подумаю над этим.

Он протянул мне свою холодную белую руку с таким видом, будто делал одолжение, затем медсестра проводила меня до выхода.

По дороге домой я действительно думал над тем, что он сказал, и впервые в жизни почувствовал непреодолимую тягу к деньгам. Но на что мог я надеяться, когда надо было иметь на руках пять тысяч долларов? Если бы я смог каким-то чудом достать такую сумму, если бы я смог добиться, чтобы Риму вылечили, тогда можно было бы не сомневаться, что к ней, а значит, и ко мне придет успех.

Занятый этими мыслями, я остановился перед витриной большого магазина, где продавались патефоны и радиоаппаратура. Я смотрел на яркие конверты с долгоиграющими пластинками, и мое воображение уже рисовало на одном из них фотографию Римы. Мой взгляд привлекло объявление в витрине.

Если бы я смог записать ее голос на пленку, можно было бы не опасаться, что она опять сорвется при прослушивании, как это произошло в «Голубой розе». Может быть, имея эту пленку на руках, удалось бы уговорить кого-нибудь оплатить ее лечение авансом.

Я поспешил домой.

Рима уже встала и оделась. Когда я вошел к ней в комнату, она сидела у окна и курила. Повернув голову, она выжидательно посмотрела на меня.

— Доктор Клинзи говорит, что может вылечить тебя, — сказал я, присев на кровать, — но это стоит денег. Пять тысяч долларов.

Она сморщила нос, пожала плечами и отвернулась к окну.

— Не надо опускать руки, — сказал я. — У меня есть идея. Мы запишем твой голос на пленку. Возможно, найдется какой-нибудь делец, который согласится вложить в тебя деньги, если он услышит, на что ты способна. Поднимайся, пойдем.

— Ты спятил. Никто не заплатит такие деньги.

— Это моя забота. Пошли.

По дороге в магазин я спросил:

— Ты знаешь «Когда-нибудь»?

Она сказала, что знает.

— Вот это мы и запишем. Будешь петь как можно громче и быстрее.

Продавец, который проводил нас в кабинет звукозаписи, имел высокомерный и скучающий вид. Он явно считал нас парой бездельников, которые не нашли ничего лучше, как выбросить два с полтиной и занять его время.

— Сначала мы прогоним без записи, — сказал я, садясь за пианино. — Громко и быстро!

Продавец включил в сеть звукозаписывающий аппарат.

— Здесь не место для репетиций, — сказал он. — Я буду записывать сразу.

— Сначала мы прогоним без записи, — повторил я. — Для вас это не имеет значения, а для нас очень важно.

Я начал играть, взяв чуть более быстрый темп, чем при обычном исполнении этой вещи. Рима вступила сразу в полный голос. Я бросил взгляд на продавца. Чистые серебряные звуки, казалось, пригвоздили его к месту, и он в изумлении уставился на нее.

При мне она никогда не пела лучше. Это действительно стоило послушать.

Мы исполнили куплет и припев, затем я остановил ее.

— Вот это да! — произнес продавец сдавленным голосом. — В жизни не слыхал ничего подобного.

Рима молча скользнула по нему равнодушным взглядом.

— Теперь будем записывать, — сказал я. — Можно начинать?

— Давайте, если вы готовы, — ответил продавец. — Включаю запись. — Он нажал кнопку.

На этот раз Рима пела, пожалуй, еще лучше. Она, несомненно, владела всеми профессиональными приемами, но не это было главное. Все дело было в ее голосе, чистом, как серебряный колокольчик.