Почему и не походить ей в родных пределах?.. Свои стены. Своя вотчина.
Похоже, что картинки и репродукции на стенах К-студии к новому Ольгиному увлечению отнеслись спокойно — сдержанно к ее новой любви. Репродукции, конечно, как были, бедноватые. По-своему честные. Аляповато кричащие. Но ведь Кандинский… Чудо!.. Ольга и теперь не поменяет их на бартерные полумешки с сахаром.
Картинку Кандинского можно подсветить и долго, страстно, ненасытно разглядывать. Заодно, так и быть, выслушав соответствующую сентенцию. (Не утратившую. Однако уже слегка охлажденную временем.)
Но сейчас лето. Студия начинает работу с 1 сентября.
Ольга села на край постели, где спящий. Смотрит и смотрит. Словно бы ждет, словно бы считывает на его лице нечто — некую трезвую, медленно проясняющуюся мысль.
Предмет ее нынешней любви — тот молодой человек, что несколько раз сталкивался с Ольгой на выходе. Она выходила из студии, а он — из бывшей пивной. Он вываливался оттуда обычно с дружками-музыкантами… Шумная полуподвальная пивнушка тогда соседствовала — можно сказать, жила дверь в дверь — с К-студией.
Да, да, в ее постели симпатяга музыкант Максим Квинта.
*
Одна из их первых встреч (из той глуповатой и прекрасной поры, когда Ольга много смеялась) виделась ей уже прощальной. Одна из первых, стремительная, а уже, казалось, прощальная:
— Точка, Максим. Точка… Я старше вас. Старше года на…
— На четыре… Полная ерунда. Я, Оля, все о вас знаю. Больше, чем о себе знаете вы. Если… Если в прицеле любовь… Сердце рок-музыканта не выбирает грандиозных слов…
Вот так ломано он поначалу говорил.
— Ах, ах! — не могла не сказать, смеясь, Ольга.
— Если есть песня. Если слова песни в десятку совпадают с музыкой — зачем другие?.. Я хочу этими же словами. Прямо из песни… Останься . На первом же пороге… Не уходи… Останься . Хоть на один денек… Останься . Я боюсь тебя потерять…
— Отличную песню нашли себе в помощь.
— Я каждый раз включал ее в записи… Или вживую со своими ребятами исполнял вам навстречу…
— Теперь вспомнила.
— Да, да! Останься! .. Едва вы выходили из своей студии. Останься! .. Вы еще и шага не сделали.
— А я все думала, почему эти страдальческие вопли так ко мне привязались. Оказывается, вы! С умыслом!.. Направленно терзали мои бедные уши.
— Я старался. Для вас.
— Бросьте!.. Сквозь этот немыслимый пивнушный шум-гам вы слышали, как я выхожу? Как открывается моя дверь?
— У рок-музыкантов особый слух.
Ольга только смеялась.
Но музыкант вдруг попросил:
— А можно ли оставить вам кассету? С песнями моей группы?
— Надо ли?
— Меня здесь больше не будет… Нас всех не будет. Моего барабанщика выкинули на улицу. И вообще… Слышали?.. Этот кретин Константа успел — нашу шумную пивнуху перевел на чай и сушки. Кафешка пуста. Разумеется, безлюдье. Хозяйчик, разумеется, зол…
— Заведение прогорит, — смеялась Ольга.
— Да и кому? Для кого здесь теперь музыка? Здесь скоро будут грызть газеты!.. Ольга!.. Я оставляю вам одну-единственную кассету? Ту самую, а?.. Там для вас “Останься”…
— Зачем?
— Просто моя музыка. А меня не будет.
Отдал ей кассету и ушел.
“Вот так и появился в моей полгода как освободившейся личной жизни этот Максим… Красивый молодой мужчина… И его глаза. Такие же голубые, как и его несвежая, увы, рубашка в тот вечер… Он не говорил, что любит меня. Но он говорил, что я — его жизнь… Что я — его душа… его мысль… его рассветы и его закаты”.
“Хотя на секунду кольнуло. Мне не понравилось, когда он назвал Константу кретином”.
*
Ольга смотрит на спящего. Она все еще топчется на своей подслащенной мысли — мол, есть разница в возрасте… Но есть же, мол, и плюсы. Максим талантлив! Всегда весел! Хотя и не слишком востребован… Зато как энергичен!.. Непроста и его рок-группа. Ребята, как объясняет их сам Максим, гениальные, но проблемные.
Особенно это относится к барабанщику, он же ударник, он же проблемно большой любитель поддать.
Ага! звонок пробился!.. Голос Инны протиснулся в телефонную трубку:
— Он еще спит?
— Спит.
А Максим уже сел в постели. Быстро натягивает простенькие спортивные штаны.
Зато его футболка с немыслимо ярким рисунком. Пара попугаев вроде бы застряла там, на его спине, занявшись любовью... Попугай — веселая птичка!
— Все, Инночка… Прервем, сестренка, нашу болтовню. Максим... проснулся.
— И сейчас будет гнать сок из свежей морковки?
Ольга смеется: — Ты уже все-все знаешь.
— Сок из морковки. И заодно сок — из тебя?
— Но-но. Не преувеличивай.
— Не буду. Так что там новенького насчет проблемно пьющего барабанщика?
*
Однако, в отличие от предыдущей ее любви, теперь не Ольга суетится возле любимого, а наоборот — ее Максим, вот он, весь-весь со своей любовью и со своей повторяемо дробной утренней заботой!
Суетливый и красивый!
Он варит Ольге какой-никакой кофе. Он делает морковный сок. Прибирает на столике… А Ольга, вся обмякшая от любви и любовного недосыпа, застыла в единственном здесь кресле.
И почему бы молодым музыкантам — сейчас лето!.. — не выступать иногда здесь же, в ее полуподвальной К-студии?.. Ольга предлагала. Рвалась помочь. Она, скажем, сама могла бы нарисовать им зазывные, модерновые афишки… Однако Максим отказался наотрез. Даже вспылил!
Человек с идеями! Сейчас у него запущена в работу одна из его, как знать, великих мыслей — выступать с рок-группой в глухих местах мегаполиса. В спальных районах Москвы. Простые люди — вот его интерес. Усталые и отупевшие, едва ползущие с работы домой дохляки, — да, да, они!.. именно они будут слушать его “живой рок”!
Работяга или, пусть, задолбанный тощий офисный клерк. Или женщина с неподъемной авоськой… пусть они, эти трудяги, рабы, эти продавленные жизнью стулья, приостановятся посреди хмурой, вонючей улицы… прислушаются… и пусть хоть на миг… причастятся к диковатому небесному звуку современной музыки!.. Круто?
Живой рок как живая вода ополоснет их загаженные души… остудит! омоет умученные, вялые лепешки их лиц. Распрямит их дневные горбы… И пусть взвоет саксофон, взвоет суперсоло! прямо хоть из мусорного бака!.. Максим называет это “работать на пленэре”. И круто звучит — и заодно дистанционно, вскользь, по-взрослому заигрывает с когдатошним небрезгливым французским импрессионизмом!
— Слышь, Оль. Сегодня барабанщик должен быть особенно в ударе. Мы будем играть, клянусь, на самой грязной и скучной… на самой дохлой окраинной московской улице. Там блюют прямо на тротуар.
— Максим!
— Серые офисные мертвяки! Людишки! Но когда они слышат мою рваную музыку — гениальные наши импровизации, — они столбенеют. У них светлые глаза! Светлые и печальные. Дворники, клянусь, плачут первыми!.. Это правда, Оля, — плачут! Если улица получше и почище… Мы всегда начинаем возле дворника… Слезы сразу — это так прекрасно!.. А ты, Оль?.. Как ты без меня? Без меня целый день — это ведь тебе нелегко, а?
Вот и морковный сок… Максим ставит на столик возле Ольги.
— Оль, ты слышала — я спросил. Без меня минута за минутой — это ведь тебе нелегко теперь, а?