Над жизнью, покажется вдруг

Мечтой, медсестрою внимательной,

Сестрою, одной из подруг.

*    *

 *

Посчастливилось дважды войти нам вдвоем в ту воду,

Воду — мало сказать: в Средиземного моря бухту;

Я прислушиваюсь, я слухом люблю природу,

Ты присматриваешься к оттенкам волны припухлой.

Наяву, не во сне! И не в сладостном воспоминанье.

“Вспоминаю, как вспоминал я…” — так умный Бунин

Заносил дорогое виденье в свое сознанье,

Чтоб подробности милые не пропадали втуне.

Но как храбро сказал Ходасевич о нем, как точно:

“Ему грустно на кладбище, а на балу он весел”.

Этой фразой прозаик задет был, словно подточен,

Так и вижу: сидел нахмурясь, окно занавесил.

Ну так что мне сказать в этих райских краях о рае,

Рае, рае земном среди сосен нагорных с пышной

Шевелюрой — вдоль берега выстроились, роняя

Иглы колкие, рыжие на черепицу крыши?

Что сказать мне об этом сверканье, сиянье, плеске,

О плетеных навесах, тенях, загорелой коже,

О мерцающем свете ночном, задернутой занавеске? —

Что внутри у нас Божие царство, внутри оно все же!

*    *

 *

Помню, помню смутный, еще детский

Непонятный страх, как наважденье,

В сумерки он подрастал подлеском,

Клавиши невидимою тенью

Накрывал, стоял за занавеской;

Жизнь-тоска и жизнь-недоуменье.

Но и жизнь-шкатулка, жизнь-загадка!

В лепестках жасминовых он тоже

С запахом невыразимо-сладким

Уживался, радостно тревожа,

И под фонарем, и над тетрадкой

Обнимал за плечи трепет тот же.

А теперь мне этот призрак страха

Кажется размером с мышь-полевку…

Вспомню, как во дворике рубаха

Трепетала, закрутив веревку,

Приучала к широте размаха,

К взлетам и падениям неловким,

И зову, зову родную тень я —

Где она, прогульщица? Не знаю.

Словно в торопливом сновиденье

Я бегу вослед тому трамваю,

Где сижу на стареньком сиденье,

Еду, еду, еду, проезжаю.

Смирнова Наталья Вениаминовна родилась в Якутске. Закончила Уральский университет, филологический факультет. Автор трех книг прозы. В “Новом мире” печатается впервые. Живет в Москве.

В день желтого тумана из пункта С. в пункты Т. и О. с севера на юг отправилось четверо человек с целью отдохнуть и развлечься в летний период. Начнем и мы с богом и потихонечку.

Женщина с непреклонным подростком вышли из вагона и отыскали у железной ограды белый “опель” с придремавшим водителем.

— Привет, Вадик. Как дела, отстроились наконец? — спросила Оксана, устроившись на сиденье.

— Всю зиму на кильке с гречкой. Зато хоромы, — завистливо вздохнул водитель, неспешно тронувшись.

— Креветок-то ловишь?

— Аккуратно: двое отдыхающих уже отравились.

— Твоя работа? — прищурилась Оксана.

— Скажете тоже.

“Вот и проговорился”, — подумала она, а Вадик занервничал: “Явилась отца до инфаркта дожимать, а он и так на выдохе. Все для тонконогой старается. Лучше уж наняться на сезон рыбаком, чем это семейство терпеть”.

Оксана посмотрела в окно: снизу — выбеленный песок и серое море, вверху — лохмотья слабых тучек. Мелькнула улица, пропали две белые бабочки и девчонка с костлявыми коленками. Старушка на велосипеде, в выцветшем халате, пронесшись мимо, блеснула на солнце спицами. Те же закрывшиеся от жары бутоны душистого табака и табличка “База отдыха „Салют””. Вадик перенес их вещи в номер.

Сколько ж тут денег, вздохнула Оксана: дом с фахтверками, витражный светильник у входа отражается в кафеле пола, двери с золотистыми ручками, дорогая мебель из черешневого дерева и турецкий тюль с узором из пауков, застывших в сгущенке. Пауков, наверное, мама выбирала.

Они пошли обедать, и, разделывая ножом рыбу, Оксана подумала, что отец всегда отыщет для нее местечко, где ничего не случается. А если не отыщет, то построит собственными руками. Сразу захотелось спать и уехать отсюда, чтобы никогда не возвращаться. В этот момент горло, как волной, накрыло болью, боль двинулась вниз, сдирая кожу, лицо побагровело, она начала задыхаться. Мальчик напротив испуганно-сердито бросил на стол вилку: “Ты опять? Прекрати! Не дыши! Мама!”

Старик, открывший дверь, подумал: “Не уберег”, а вслух произнес: “Уже успела, госпожа авария?” — и вынул из кармана телефон. Доктор Гутман, прихрамывая на больную ногу, выскочил из дома, натягивая халат и собирая в панике разбегавшиеся мысли: “Дочка директора. Тридцать три несчастья. Надо к Рустаму”. Подросток ловко вывернулся из полных заботы бабушкиных рук и проскользнул в машину, чтобы ехать с матерью.

Мчавшийся “опель” обдал пылью старуху велосипедистку в развевающемся над кривыми коленками голубом халате и свернул в поселок. Юноша-татарин наклонился над лежавшей женщиной, зачем-то расстегнул пуговицы и удивился: “Какая красивая!” После этих слов она заснула от укола и не почувствовала, как Рустам вынимал рыбью кость.

Когда, уже спасенная, она спала, во сне к ней явилась мама и подняла ковер на полу. “Слушай, — сказала она, — да у тебя тут целый арсенал — шашки, сабли. Где ты все это насобирала и как посмела притащить в приличный дом?” Оксана стояла в синем платье и, убей, не знала, откуда взялись эти сокровища с длинными желтыми лезвиями, похожими на лица хищных рыб.

Рустам сидел рядом со спящей. Он не видел такой груди, только читал у Хафиза. О полулуниях, желто-медовых чашах, с сосками как правильные цилиндры. Она, не открывая глаз, перевернулась на бок, положила чужую руку себе под щеку и прикоснулась губами. Он легко вздрогнул, она улыбнулась его испугу и своей непонятной, сквозной и сильной, каким бывает ветер, радости.

Когда возвращалась от Рустама, замызганная девчонка на обочине показала Оксане язык, и та кротко улыбнулась в ответ. Так получилось, что она любит неприветливое сердитое море, беспородных бабочек и мягкую пыль на дороге, хотя есть бриллианты, мужчины, футбол, автомобили, картины и замки в горах. Слава богу, что ее бабочки никому не нужны.

С утра она отправилась на рынок и купила прозрачные капроновые носки, шляпу с синим бантом, туфли на отчаянно тонкой шпильке и семнадцать роз для Рустама. Немного поразмыслив, купила еще коньяк с лимонами. До поселка было недалеко, пятнадцать минут пыльной дороги на рискованных шпильках, а за поворотом стоял его дом с гранатовым садом, лавкой и двумя кипарисами у входа. Они пили холодный красный чай за плотно зашторенными окнами, ей казалось, что за ними — сумерки. “Я еще приду”, — пообещала она, прощаясь. “Доктор Гутман советовал держаться от тебя подальше”, — ответил Рустам.

Вечером она сидела на остывшем песке, ожидая темноты, чтобы глядеть в зеленое лицо Венеры. Прилетали чайки, садились возле, переваливались по песку палочками-ногами, хрипло вскрикивали. Красное ленивое солнце заваливалось за море. Кто-то позвал сзади, она встала и двинулась на зов, вглядываясь в надпись: “Спасательная станция”. Смуглый сутулый человек спросил:

— Хочешь, покатаю на скутере с баранкой? Перевернешься, нахлебаешься, сразу помолодеешь. Адреналин! А можно на банане. Сама на банан обратно не влезешь, орать будешь — а я далеко.