Только в одиннадцать часов вечера все стихало на Новом мосту, но в этой-то тишине и совершались всевозможные злодейства. В Сенарском лесу, известном притоне самых страшных разбойников, стало не так опасно, как тут. Беда, бывало, и часовому, прибегавшему на крики убиваемых!

Иногда воры-дворяне и простые мазурики ссорились между собой за место на мосту, а иногда соединялись на время с какой-нибудь общей целью.

Мы сейчас объясним причину разногласий между этими tire—soie и tire—laine.

Tire—soie были самые знатные вельможи и даже люди, пользовавшиеся известностью при дворе. Нередко после хорошей выпивки и кутежа в какой-нибудь гостинице они собирались человек по двенадцать и отправлялись на Новый мост сдергивать верхнее платье с проходящих буржуа; и делали они это, не скрываясь, громко хохотали над испугом и криками своих жертв и держали пари, кто больше сдернет плащей. Они нападали всегда на таких буржуа, которые казались побогаче.

Tire—laine, или простым ночным мазурикам, не нравилась такая конкуренция, и они при случае громко выражали свое неудовольствие, но tire—soie не обращали на это внимание.

Вот что такое был Новый мост в эпоху нашего рассказа.

Как мы уже говорили, больше всего привлекали публику на Новом мосту балаганы и разные шарлатанства.

Первое место между шарлатанами занимал некто сеньор Иеронимо. Он продавал какой-то бальзам, мгновенно исцелявший ожоги и самые опасные раны. Фокусник при публике жег себе руки на огне до пузырей, наносил раны шпагой и прикладывал свой бальзам. На другой день от ран и ожогов не оставалось никаких следов.

К сожалению, ничто не вечно под луной, и в начале 1620 года Иеронимо заменил другой шарлатан — Мондор; у него был слуга, или, скорее, клоун в шутовском колпаке, которого за этот колпак и прозвали шутом!

Мондор продавал разные бальзамы и мази и не показывал никаких фокусов, но славился только своими разговорами с шутом, всегда очень остроумно отвечавшим на вопросы своего господина; оба держались при этом очень серьезно и важно, отчего разговор их становился еще смешнее.

Публики собиралось всегда огромное множество послушать Мондора и его шута, так что, когда раз Мондор соблаговолил устроить беседу при факелах, народу собралось столько, что, как говорится, яблоку некуда было упасть. Множество, конечно, было при этом передано и взято записочек, назначено свиданий и вытащено портмоне. Каждому ведь свое.

Уже почти две недели капитан Ватан жил в гостинице мэтра Грипнара. Он знал от Фаншеты, что комната графа дю Люка была прямо против его дверей, на одной площадке, но, зная также, в какие часы граф обычно приходил и уходил, старался избегать встречи с ним.

Граф дю Люк в продолжение этих двух недель вел довольно таинственную жизнь; раз даже уезжал на несколько дней и возвратился очень грустный; Фаншета была в отчаянии и не знала, чем бы развлечь мрачного господина.

Раз вечером капитан от нечего делать пошел пройтись и машинально направился к Новому мосту. Ему все уши прожужжали шутом Мондора, и он вздумал посмотреть на него. Беседа только что начиналась, когда он пришел; толпа собралась страшная, но капитану благодаря его геркулесовой силе, удалось пробраться в первые ряды; огромный рост давал ему возможность все видеть через головы.

Внимание его при этом сразу обратили на себя два молодых человека, стоявших к нему ближе всех. Один был лет двадцати восьми, с красивым лицом и нахальным взглядом, выражавшим и злость, и хитрость. Он был одет по последней моде, невысок ростом, но строен; изящные манеры ясно обличали в нем утонченного, который в известные часы ночи мог превратиться в вора из дворян или кого-нибудь и похуже.

Товарищ его был предрянная личность, не потому что он был дурно одет — его платье выглядело с иголочки и на шляпе при каждом движении змеилось длинное пунцовое перо, — но по физиономии, на которой ясно читалось слово «преступление».

Несмотря на свои неполные тридцать лет, его очень красивое когда-то лицо было бледно, как у мертвеца, и имело страшно изможденный вид. Большие черные глаза горели, как уголья, из-под мохнатых черных бровей.

Эти два человека тихо разговаривали между собой.

Капитан вскоре и позабыл о них. В ту минуту, как все головы подались вперед, чтобы лучше расслышать какой-то смешной ответ шута, ему показалось, что один из двоих его соседей несколько раз повторил имя графа дю Люка. Он наклонился тоже, полюбопытствовав узнать, что за отношения могли быть у графа с подобными личностями, но в ту же минуту быстро выпрямился, как уколотый, и, сверкая глазами, схватился левой рукой за карман панталон.

— Morbleu!11 — вскричал он. — Любезнейший, да вы, кажется, нечаянно попали в мой карман вместо своего!

— Очень может быть, — отвечал, посмеиваясь, вор, — в этой давке руками и ногами прямо-таки переплестись можно.

Говоря так, он старался освободить кисть руки из кулака капитана.

— Ну, уж извините, товарищ, — сказал наш герой, не выпуская его, — мы с вами этого так не кончим!

— Ба-а! Да ведь не съедите же вы меня, высокий господин? — очень спокойно спросил пойманный tire—laine.

— Ладно, бездельник! — воскликнул взбешенный авантюрист. — Я вот тебя проучу! Ну, поворачивайся!

И, схватив вора за шиворот, он потащил его за собой.

— Эй, вы! Давайте дорогу! — крикнул он толпе. Все поспешно повиновались.

Шут и Мондор, привыкшие к подобного рода сценам, невозмутимо продолжали свой разговор.

Капитан и его пленник дошли между тем до бронзовой лошади в сопровождении большой толпы любопытных, чуявших, что дело без драки не обойдется. Многие шли с фонарями, которые повесили на решетку, окружавшую бронзового коня; им не хотелось, чтобы противники выкололи себе глаза в темноте.

Авантюриста это даже тронуло.

— Славные люди! — прошептал он и закричал своему пленнику, чтоб тот вынимал шпагу.

Tire—laine был громадный, худой, как скелет, детина с остроконечным лицом и круглыми хитрыми серыми глазами. Вытащив длиннейшую рапиру, он стал защищаться.

— Ты по-итальянски действуешь! — заметил ему, смеясь, капитан.

— Так точно, капитан, — согласился тот. Они дрались и разговаривали.

— Ты разве знаешь меня? — полюбопытствовал авантюрист.

— Может быть.

— Так сними шляпу, чтобы я мог разглядеть твое лицо.

— Сейчас.

— Нет, сию минуту!

С этими словами капитан ожесточенно бросился вперед. Зрители ликовали. Tire—laine, однако, действовал осторожно, видя, что имеет дело с ловким противником. Ему все-таки не устоять бы, шпага капитана проткнула бы его насквозь, если бы он не поскользнулся в грязи и не упал навзничь; шпага выпала у него из рук. Капитан наступил ему коленом на грудь и кольнул горло рапирой.

— О! — невозмутимо произнес мошенник. — Капитан убивает своего солдата.

— Что? — возопил авантюрист, отдернув рапиру.

— Старый гурдонский знакомый, — спокойно продолжал тот.

Капитан сбросил ему шляпу со лба, схватил за руку и, разом подняв на ноги, внимательно стал всматриваться в него.

— Что за сила руки! Все прежний! — бормотал мошенник и радостно улыбнулся.

— Morbleu! — вскричал наконец капитан. — Да это Клер-де-Люнь или сам черт!

— Ну, ну! — сказал, потирая руки, мошенник. — Я думал, что вы меня не узнаете.

— Как? Ты еще не повешен, бездельник?

— Да нет, капитан, хотя я все сделал для этого.

— Ну, уж конечно! Ах плут! Так ты узнал меня?

— Так точно, благородный капитан.

— Так чего же ты молчал? А вам что тут надо? — прибавил он, обращаясь к окружавшим буржуа. — Проваливайте-ка!