— О, мадам! — воскликнул Оливье дрожащим голосом, встав с места. — Что вы осмелились сказать! Какое воспоминание пробудить! Вижу, что вы не любите меня. Я безумно поддался чувству, которое вы мне внушили; оно так сильно, что, поклявшийся ненавидеть женщин, я позволил себе признаться вам в любви и опять повторяю свое признание! Ради Бога, убейте меня, но не трогайте еще не остывшего пепла моего сердца!
Незнакомка нервно рассмеялась.
— А если я ревную? — пылко произнесла она. — Если и я вас тоже люблю?
— Вы меня любите! — вне себя проговорил Оливье, упав перед ней на колени.
— Сумасшедший! — промолвила она. — Вы не умеете читать ни в своем сердце, ни в сердце женщины. Неужели вы не понимаете, что такая страстная женщина, как я, сказавшая вам при всех то, что я вам сказала, непременно будет ревновать и к прошедшему, и к будущему? Хочу, чтобы, сказав мне: «Я тебя люблю!» — вы навсегда покончили с прошлым.
— Я не знаю, кто вы, — отвечал Оливье, — но у меня к вам странное, безотчетное чувство, Фебея; не мучайте меня, я вас люблю!
— Не верю, граф. Через неделю, через два часа вы будете смеяться надо мной с вашими товарищами, если бы я поверила.
— О, как вы можете так думать?
— А отчего же не думать? Чем вы доказали мне до сих пор вашу любовь?
— Чем доказал?
— Да! Послушай, Оливье, и я буду откровенна с тобой. Я тоже знатного рода; я в раннем детстве осталась сиротой, богатой, свободной. До сих пор я еще никого не любила, никто не входил сюда ко мне. Ты первый затронул мое сердце, ты будешь и последним.
Но человек, который полюбит меня, не должен любить другую женщину. Хочешь ты быть этим человеком?
— О да, клянусь тебе страстно, — проговорил он, покрывая поцелуями ее руки и плечи.
— Подумай, Оливье. Когда я буду твоей, и ты ведь тоже будешь принадлежать мне. Мы будем связаны неразрывно.
— Я люблю тебя!
— Любишь? Хорошо, но мне нужны два доказательства этой любви.
— Все, что хочешь, Фебея!
— Клянешься?
— Клянусь своим именем и честью дворянина!
— Хорошо. Во-первых, ты не будешь стараться узнать, кто я такая, пока я сама не захочу сказать тебе это. Успокойся, я хороша, лучше, чем ты думаешь. Ты согласишься сам, когда увидишь меня. Принимаешь условие?
— Принимаю. А во-вторых?
— Во-вторых, мой прекрасный возлюбленный, я не хочу слушать твоих уверений в любви, пока у тебя на груди портрет другой женщины.
Граф почувствовал, что бледнеет. Глаза незнакомки жгли его.
— Ты отказываешься? Он молчал.
— А, вот видишь! Ты меня не любишь, я ведь говорила.
— Так нет же, ты ошибаешься! Изволь, я сниму этот портрет, его не будет больше.
— Нет, дай мне его сейчас.
— Сейчас?
— Да, — сказала она, подняв левую руку к шнуркам маски. — Согласен? Последний раз спрашиваю.
— Да… согласен! — воскликнул он, не помня себя, и, расстегнув мундир, сорвал висевший на золотой цепочке медальон. — Бери, демон!
Незнакомка схватила медальон и быстрым движением привлекла графа к себе.
— Приди! Я люблю тебя! — вскричала она.
В ту же минуту канделябр упал, и в полном мраке комнаты Оливье почувствовал, как к его губам страстно прижались горячие губы незнакомки.
Около пяти часов утра на углу улиц Арбр-сек и Сент-Оноре остановились носилки, из которых вышел мужчина с завязанными глазами.
— Не забудьте, господин, — произнес один из носильщиков, — что вы поклялись не снимать повязку, пока на Сен-Жермен-Л'Осерруа не пробьет пять. Вам недолго придется ждать, до пяти часов осталось три минуты.
— Хорошо.
Носилки удалились и исчезли в темноте. Почти вслед за тем пробило пять.
— Ах, вот и я упал с неба на землю! — сказал со вздохом граф.
— А, милый граф! — воскликнул какой-то человек, все время прятавшийся в углу у стены. — Так небо ближе к нам, чем я думал? Не сведете ли вы меня туда, а?
— Пойдемте, пойдемте, капитан, — отвечал, улыбнувшись, Оливье.
— Скажите, пожалуйста, так как вы вернулись с неба, широк или узок туда путь? Говорят, он полон терний? Мне бы очень хотелось знать это.
— Хорошо, хорошо, милый капитан, — смущенно произнес граф, — холодно, неприятно стоять на улице.
— Вам сейчас, похоже, было теплее?
— Не расспрашивайте, милый капитан, не могу вам отвечать.
— Хорошо, хорошо, не настаиваю. Всегда ведь дают обещание, чтоб после не сдержать их. У вас еще, кажется, до этого не дошло; не станем больше об этом говорить.
— А вы, капитан, что тут делали, карауля у стены, как аист?
— Гулял и рассматривал вывески.
— Вы что ж, смеетесь надо мной, капитан?
— Нисколько. Вы ведь развлекаетесь, играя в жмурки ночью на улице. У вас свои секреты, у меня свои; не будем о них говорить, а пойдем-ка лучше домой. Как знать, вам, может быть, спать хочется?
Они ушли, смеясь, но ничего не рассказывая друг другу.
ГЛАВА XIV. Капитан Ватан снаряжает экспедицию
От военной жизни у капитана сохранилась привычка вставать с рассветом, как бы поздно он ни лег, какая бы погода ни была.
Каждое утро он отправлялся прямо на Новый мост, останавливался у Бронзового Коня и закуривал неизменную трубку. Из-за перил мигом появлялся Клер-де-Люнь и почтительно ему кланялся.
Капитан отвечал покровительственным кивком, и между ними завязывался всегда один и тот же разговор. Клер-де-Люнь говорил о погоде и спрашивал капитана о здоровье. Капитан благодарил и при этом покашливал. Клер-де-Люнь начинал объяснять, что слышал от самого знаменитого Иеронимо, будто бы туманы Сены имеют дурное влияние на организм человека; что от них в нем заводится червяк, которого можно убить понемногу только водкой или ромом. И они шли убивать червяка.
Один раз, идя таким образом в распивочную, капитан увидел на набережной графа де Сент-Ирема, расхаживавшего взад и вперед, как будто кого-то или чего-то ища. Он раза два вроде порывался уйти, однако остался и через несколько минут подошел наконец к какому-то человеку, стоявшему на мосту и плевавшему в воду. Граф уже раза три проходил мимо него, но сначала все как будто не решался подойти.
Капитан иКлер-де-Люнь видели из окна распивочной, что граф дал этому человеку письмо и серебряную монету, а затем они пошли в противоположные стороны. Капитан сделал Клер-де-Люню знак, и tire—laine выбежал, недопив даже стакана. Капитан уселся преспокойно пить и курить в ожидании товарища. Тот вскоре вернулся, и они ушли вместе.
Ватан позвал Клер-де-Люня вместе завтракать к Дубль-Эпе; tire—laine согласился. Было половина десятого. У Дубль-Эпе все прибрали и мели пол, но уже было и несколько посетителей. Поздоровавшись с крестником, капитан спросил, найдутся ли у него лошади. Дубль-Эпе отвечал, что шесть всегда есть. Они прошли завтракать в особую комнату, где к ним вскоре присоединился и сам Дубль-Эпе. Капитан по обыкновению приступил к делу только тогда, когда кончил свой завтрак.
— Ну, что же ты сказал этому дуралею, за которым шел сегодня, дружище Клер-де-Люнь? — спросил он.
— Ничего, капитан, только порылся у него в кармане и вот что нашел.
Он подал письмо и сверток. Письмо было адресовано графине дю Люк, улица Серизе. Капитан распечатал и прочел следующее:
Графиня, ваш муж, граф дю Люк, забыл у меня сегодня ночью прилагаемую вещь; мне она не нужна, а вам, может быть, интересно будет ее видеть. Очень рада случаю выразить вам при этом, графиня, мое глубокое уважение к вашим высоким добродетелям, не оцененным, вероятно, как должно, вашим мужем. Будьте уверены, что я каждый раз буду возвращать вам все, что граф станет забывать у меня.
— Подписи нет; значит, и не надо, — сказал капитан. — Славно! Не правда ли, Дубль-Эпе?
— Это только женщина могла придумать, — отвечал молодой человек.
— Да, крестник. Ох, эти атласные змеи! Как хорошо бывает иногда их раздавить!
Он развернул пакет: в бумаге был завернут небольшой круглый шагреневый футляр. Капитан открыл; там был медальон.