Наплевал он на свой юридический диплом, работу в Сбербанке и воюет в Чечне. Приехал сейчас в отпуск. Все говорят: дурак. И я говорю... Но почему я завидую ему? Завидую... и ничего не могу с собой поделать.

Маргинал

...Ты выходишь на кухню,

Но вода здесь горька,

Ты не можешь здесь спать,

Ты не хочешь здесь жить...

В. Цой, “Последний герой” .

Я тогда в спецназе служил по контракту, в двадцать второй бригаде. Только устроился и ездил домой за инэнэном, ну, за пенсионным номером, в налоговую. Как раз, помню, повезло, — двадцать третье февраля отметил дома с друзьями. Потом уже мне не до праздников было — полигон безвылазно и Чечня, больше года нас не меняли. Ну да это...

Так вот, запомнился мне человек в том поезде. Не знаю почему. Бывает, сотни таких попутчиков мимо тебя пройдет, и ни лица не запомнишь, ни говорили о чем. Но что-то, наверное, мне в его истории запало, и долго потом я над ней размышлял.

Попутчиком моим был мужчина лет тридцати трех. По виду и по разговору, может и с высшим образованием, — не рабочий просто. С плешью уже, помню, и такой, общительный, но себе на уме. Ехали мы с ним в одном плацкарте, а вагон был полупустой. Он завел разговор. Я больше молчал и думал о предстоящем и о том, как приеду в родной город, но постепенно меня заинтересовала история попутчика, и я передаю ее так, как она мне запомнилась, в тех же, по возможности, выражениях.

Колеса приятно стучали, я заметил, когда ты в армии, нравится, как стучат колеса поезда, они убаюкивают душу. Потрясывало. За окном было уже черно, в вагоне мерцал слабый свет, но я был возбужден событиями проведенной в спецназе недели, и спать не хотелось. Незаметно для себя я стал слушать.

— ...Этот пацан был нового типа. Он нигде не работал... Нет, чем-то там таким он занимался и жил нормально. Но на работу никуда не ходил. Он хорошо знал Интернет и в этой мутной воде мог вылавливать кое-какой куш. Еще он спекулировал деталями на компьютер. Но поражало в нем не это...

Он был высокий такой, худой, носил все время потертый кожаный пиджак и косичку, знаешь? не курил табак, но покуривал травку (у меня нюх наметан на это дело), не пил водку, но пил пиво. В общем, был маргиналом...

Да что здесь такого... Подумаешь, не работает — на шее же ни у кого не сидит, квартиру снимает, сам питается и одевается. Но...

Он не смотрел телевизор (здесь попутчик сделал многозначительную паузу и удивленно уставился на меня)... То есть вообще не смотрел... У него и не было телевизора. Мне это было хорошо известно, я тогда жил на одной с ним лестничной клетке и один раз заходил в его квартиру... Был я его всего лет на пять-шесть старше, но при нем чувствовал себя человеком совсем дремучим, с устаревшими взглядами, как случайно не успевший вымереть мамонт, — раздражал он меня первое время страшно. Вот как, например, можно не знать, что у тебя такого вот числа зарплата, а такого — аванс?

Да пусть хоть все сверзнется, хоть дефолт, хоть землетрясение, но ты знаешь, что не оставят тебя без копейки!.. А стаж опять же? а пенсия потом? да что тут говорить...

Помню, перекинулись мы тогда парой слов, я у него табуретки для гостей брал.

— Как жизнь? — говорю, для затравки вроде как.

— Нормально, а твоя?

— Да какая жизнь, — говорю, — работа одна.

— А ты брось такую работу и живи...

Нет, понимаешь? — брось и живи...

Поражало меня его отношение к людям и к жизни вообще. Парень этот никогда ни с кем не заговаривал. Если кто обращался к нему, отвечал рассеянно, как будто издалека. Не видел я, чтобы у него были друзья. Только иногда водил он подвыпивших девиц. Тогда мне за стеной было слышно, как и он смеялся. Только через стену я слышал его смех — неприятный такой, отрывистый... Ни разу одна и та же телка не явилась к нему второй раз. Это не проститутки были, слишком они, бывало, у двери смущались, и от этого гоготали и разговаривали матом. Проститутки всегда культурно себя ведут — как аристократки, знаешь? Не так чтобы часто, но регулярно он с ними отвисал.

Я тогда еще с первой женой не развелся. Женился я рано, сразу после армии, и она у меня к тому времени сильно расползлась и заплыла жиром, и, понятное дело, у меня от этих смехов и охов за стеной слюнки текли.

Интересно было, конечно, с таким человеком странным пообщаться. Я раз его даже пивом пытался угостить, но он отнекнулся: “Некогда”, — говорит. А сам в тот же вечер и пил пиво, только с девчонкой. И девок водил, главное, симпатичных — из тех, что я видел.

Да у нас в городе, конечно, это не трудно — студенток море из колледжа, — какую хочешь выбирай, даже в советское время, что уж сейчас говорить...

Что я самое главное хотел рассказать...

Уже незадолго до того, как он с квартиры съехал, умер у него отец. А родители его, уже пожилые, недалеко жили, через улицу. И мать его пришла, надрывно убивалась, всем нам, соседям, раздавала всякого — что обычно. А меня попросила гроб нести. Я не мог отказаться, хоть я и не люблю покойников, еще с армии, когда у нас в сушилке на тренчике один солдат повесился, а я был дневальным, и мне его пришлось снимать. И вообще я похорон не любил никогда. И я бы отказался, если бы заранее причину придумал, но эта женщина меня своим надрывом и слезами врасплох застала. Ну, ничего, конечно, со мной страшного не случилось там. На покойника просто старался особенно не смотреть. И вот парень вот этот, что меня больше всего тогда поразило, у гроба, и даже у самой могилы, совершенно спокойно себя вел... Нет, то, что он не плакал, это нормально — это по-мужски. Но видно, когда человек сдерживается из всех сил, сам переживает, а этот такое лицо имел... как всегда, и вообще держался так, как будто пришел на скучное собрание по поводу побелки бордюров вокруг дома, представь...

Нет, так он и мать под руку вел, и выпил со всеми. И когда уже разговор посторонний пошел, и среди не близко знавших соседей уже смех стал появляться, после выпитого, он встал и ушел в свою квартиру.

Я потом думал, может, не родной он сын. Или отчим, или приемный. Но теперь понимаю — просто он такой человек был, безразличный ко всему, даже к смерти своих собственных родителей, такого вот нового типа человек. А сейчас таких много стало...

Я тоже был лет на шесть моложе своего попутчика. После службы я купил квартиру и зажил почти так же, как жил парень, названный маргиналом. После войны я совершенно стал спокойно относиться к смерти, даже близких людей, и когда старался изобразить на лице гримасу утраты, сам себя за это ненавидел.

Губайловский Владимир Алексеевич — поэт, критик, эссеист. Родился в 1960 году. Выпускник мехмата МГУ. Живет в Москве.

*      *

*

Я думаю о постороннем,

о внешнем здешней суете.

Как мы живем, как мы хороним

родных и близких и т. д.

И что-то важное, другое,

невольно трогает меня —

сопротивление покоя

среди растерянного дня.

Шуршащее неутомимо

подошвами по тишине

который раз проходит мимо,

и все, что остается мне, —

смерть автора и смерть героя

исследовать за слоем слой,

сопротивление покоя

питая собственной судьбой.

Голоса кораблей

Сергею Молчанову.

“В наших жилах вода мертвого моря”.

Соль проступает утрами, как хруст сустава.